|
|
|
А.Д. Майданский Рецензия на книгу:М.Р. Элоян.
«С.Н. Булгаков: православие и Философия хозяйства, 4-5 (МГУ, 2005). Буржуазный строй жизни с великим трудом прививается на российской почве. И привьется ли? Не окажется ли отторгнут? Тут есть о чем поразмыслить, взвесив все «про» и «контра». Добротную пищу для размышлений на эту тему читатель найдет в книге М.Р. Элоян о «философии хозяйства» отца Сергея Булгакова. Для многих русских философов характерно стремление к «универсальному синтезу науки, философии и религии» (Вл. Соловьев), и Булгаков продвинулся к этому идеалу, пожалуй, дальше других. Как показывает Элоян, он фактически стал пионером в области православной экономической философии. Первичной интенцией своего исследования Булгаков обязан веберовской «Протестантской этике», которая убедила недавнего марксиста в том, что религия есть главный «фермент общественности». Чтобы лучше понять генеалогию булгаковской философии хозяйства, Элоян проводит сравнительный анализ взглядов М. Вебера и С.Н. Булгакова, а также теории В. Зомбарта о значении католического духа рациональности для формирования западноевропейского капитализма. Своеобразие и немаловажное преимущество православной философии хозяйства Булгакова перед социологическими концепциями Вебера и Зомбарта автору книги видится в том, что западные ученые ограничились исследованием этических влияний христианства на экономику, в то время как Булгаков обращается за решением экономических проблем к православной метафизике (имеющей, разумеется, и свои этические импликации). Экономическая проблематика у него сливается с богословской в нераздельное целое. Вопрос ставится Булгаковым так: какой именно хозяйственный уклад наилучшим образом отвечает православному религиозному сознанию? Уже само понятие «хозяйства» у Булгакова окрашивается в религиозные тона. Это совсем не то, что банальная «экономика». Весь мир есть «хозяйство Бога», а человек в нем лишь назначенный свыше управляющий, говорит наш православный философ. Однако по тому, как он рисует роль человека в этом вселенском хозяйстве, на ум приходит образ не столько управляющего, сколько потомственного каторжника. В расплату за грехи Праотца человечество до судного дня обречено нести трудовую повинность. Тут Булгаков остался верен ветхозаветному догмату: труд есть кара Господня – а значит, ему никогда не стать свободным и творческим делом, ни радостной игрою жизненных сил. Основным мотивом труда он полагает «страх смерти», и сколь бы далеко не зашел хозяйственный прогресс, человеку не дано скинуть «наручники раба, повинного смерти». Марксистский лозунг освобождения труда (восходящий к работам Фурье и истолкованный Марксом как цель классовой борьбы пролетариев за мировое господство) Булгаков расценивал как новую греховную попытку людей сравняться с Творцом мироздания. Как «сатанистское» предприятие, соблазняющее рабов Божьих призраком свободы и обещанием земного рая, где все условия труда общие и каждому дано по его потребностям. Взамен борьбы за мирское счастье отец Сергий, в истинно православном духе, предлагает человечеству смиренно нести свой крест в ожидании конца света и «божественной благодати». Эту православную метафизику труда как наказания, кары за грехи, Булгаков противопоставил кальвинистскому гимну труду как пути к спасению души. Если на буржуазной промышленности лежит печать протестантской этики, то экономической субстанцией православного миросозерцания является земледелие, утверждал Булгаков. М.Р. Элоян особо отмечает, что «земледелие» понималось им в предельно широком смысле – как получение от земли всевозможных благ: не только хлеба насущного, но и металлов, минералов и пр. Надо полагать, современную Россию, живущую экспортом нефти и газа, Булгаков счел бы страной «земледельческой» и потому в хозяйственном плане истинно православной. Классиков политической экономии Булгаков упрекал в том, что они нивелировали кардинальную разницу между добывающим и обрабатывающим хозяйством, ошибочно распространив на земледелие экономические законы, полученные ими в ходе исследования промышленного производства. Между тем в земледелии особый характер сил природы – «производительность почвы» – имеет несравнимо большее значение, чем производительность труда. Количеством затраченного труда поэтому нельзя мерить цену продуктов земледелия. Отвергая теории земельной ренты Рикардо и Маркса, Булгаков заявляет о непригодности закона стоимости для эффективной регуляции земледельческого хозяйства. «Хлеб имеет цену, но не имеет стоимости. Вот поразительно смелый для экономиста вывод С.Н. Булгакова», – отмечает М.Р. Элоян (с. 87). Далее в книге показано, как Булгаков, обнаруживая незаурядную изобретательность, доказывает нравственное превосходство земледельческого труда над промышленным, маловажность фактора разделения труда и кооперации в сельском хозяйстве, преимущества ручного труда и «культуры лопаты» по сравнению с машинной культурой и, наконец, делает еще один отчаянно смелый вывод – о «необходимости уменьшения средних размеров хозяйства». Экономически оптимальную форму представляет собой «единоличное крестьянское хозяйство», образующее, вместе с тем, историческую основу богатства и нравственного могущества нашей страны. Надо сказать, что М.Р. Элоян удерживается от соблазна сопоставить теоретические выкладки Булгакова с тенденциями и фактами экономической жизни, накопленными наукой за истекшее с тех пор немалое время. Ее исследование протекает исключительно в «текстологической» плоскости. Однако это не простой пересказ, а скорее логическая реконструкция текста, в которой учтены и полемически освещены практически все значимые комментарии к текстам Булгакова, причем не только на русском языке. Автор не выказывает робости перед авторитетами, оспаривая почти общепринятое суждение о пантеистической ориентации булгаковской философии, восходящее к работам В.В. Зеньковского и Н.О. Лосского. Элоян прослеживает логику развития мысли Булгакова от позитивистской ревизии марксизма в двухтомном труде «Капитализм и земледелие» (1900) до консервативно-православной «Философии хозяйства» (1912). Завершением же его двадцатилетних исканий в этой области становится «Свет невечерний» (1917), где намечается уже переход в теологический период творчества Булгакова. Здесь разворачивается новое, сугубо православное понятие Софии, как высшего идеала творения, который обретает свое наличное бытие в «священной материи» Земли, дарованной человеку от Бога. В этом пункте богословская догматика прямо и непосредственно замыкается у Булгакова на философию хозяйства, с ее почитанием земледелия и патриархального крестьянского быта. В заключение хотелось бы отметить тот любопытный факт, что издание
книги, в которой проблема «капитализм и православие», по словам автора, «разрешена
в негативном смысле» (с. 315) – то есть в смысле абсолютной несовместимости
православия с капитализмом и бесперспективности буржуазной модели развития для
России, – осуществилось в рамках исследовательской программы, финансируемой тремя
крупнейшими американскими благотворительными фондами.
|