А.Д. Майданский

О мыслящих вещах и жареных квадратах

[приглашение к полемике]

В Декартовом постулате «я мыслю» явила себя городу и миру квинтэссенция философского знания, как «мышления о мышлении». Но что такое это «я»? Какова природа «мыслящей вещи»?

В очерке втором «Диалектической логики» Э.В. Ильенков отвечал: мыслит не душа, а тело человека. Он приписывал это материалистическое решение проблемы Спинозе. В одной своей статье 1 несколько лет тому назад я привел тексты Спинозы, из которых явствовало, что мыслит человеческий дух, а не тело; что тело – лишь первый, непосредственный объект восприятия нашего духа, но ни в коем случае не субъект мышления; и что выражение «мыслящее тело» для Спинозы – не более чем словесная химера.

В той статье я ограничился простой констатацией факта: Ильенков неверно понял Спинозу. Как и следовало ожидать, этого оказалось мало. Ильенков, возразили мне, и не ставил своей задачей точное переложение взглядов Спинозы или кого бы то ни было из философов прошлого. Его занимала не мертвая буква, а дух их учений. И в особенности сам предмет – мышление, – который Ильенков и старался понять, переосмысливая тексты Спинозы. Если логика дела требует малость «выпрямить» чьи-то тексты, почему нет? Ильенков не какой-нибудь там схоластик и книжный червь, за ширмой текстов не видящий света реальности. Спиноза для него не «объект» исследования, а союзник и помощник в деле разыскания истины.

Примерно так отвечал мне Лев Константинович Науменко, соавтор статьи Ильенкова о Спинозе 2 и автор одной из лучших книг по логике, написанных в прошлом столетии 3. Его апологию имеет смысл привести целиком, не смущаясь размерами, – она того стóит, и многое там сказано верно.

«Ему не надо было скрупулезно вычитывать Спинозу, например. Отчетливо видя ту же самую проблему, которая мучила и Спинозу, Эвальд, поймав его мысль, законсервированную в строчках «Этики» музыку, подхватывал ее, открывая в Спинозе самого себя, а в себе – Спинозу. В этом все дело. Суть-то одна и логика дела одна, а потому и мысли не две, а одна. Чья она? Спинозы? Ильенкова? Да разве это важно? Существенно, конечно, чтобы и тот и другой интеллекты были зрячи и добросовестны. Детали, отклонения несущественны, если суть одна. Эти детали – для биографов, для историков. О чем это я? Да как раз о том, о чем неустанно твердил Эвальд: логика мышления не специфична, логика вещей и логика мысли, постигающей суть дела, – одна, а не две логики. Если вы вошли в «развитие самой сути дела» (Гегель), если вы любите не себя в искусстве, а искусство в себе, если «истина – это горение», а «комары субъективности сгорают в этом огне» (опять Гегель), то вы и сами-то не сумеете отличить себя от Спинозы и будете выдавать свои мысли за его, а его за свои, никого не надувая тем самым, ни себя, ни других. И если вы при этом будете немного «выпрямлять» Спинозу, то значит ли это что вы занимаетесь фальсификацией, подтасовкой? В этом суть, в этом главное. Разве не о том же буквально весь Гегель? Здесь подлинное начало Логики, науки о мышлении, это ее непременное условие, «пароль на вход в философию», как писал Эвальд в одной статье. Если признавать тождество мышления и бытия, то уж тождество-то мышления – почему нет?

Ильенковская трактовка Спинозы конечно вызывает недоумение. Помню я тоже когда-то чесал в затылке: «Да где он нашел все это у Спинозы?» А может быть так: Эвальд есть Эвальд, не будет же он с лупой копаться в текстах, выискивая, что совпадает у него со Спинозой, а что нет! (Да и не Спинозой он вовсе занимался, а природой мышления). А может быть, в своем вдохновении, которому мы обязаны нашим пониманием природы идеального, он сочинил Спинозу и – как сказано в статье одного автора, почитающего Ильенкова, думаю, не меньше меня, к тому же профессионала-знатока Спинозы, – отправившись на поиски Индии, открыл Америку? Простим ему?

Думаю, что дело все же обстоит иначе. Эвальд был строг в такого рода делах, требователен к себе и в мелочах. Не может быть и речи о какой-либо невольной, а тем более вольной подтасовке. Если бы это был кто-нибудь из «карнапов», то спорить бы я не стал. Но тут Спиноза, поздняя любовь Эвальда. Нет! Лукавить он не стал бы. А вот сознательно и умно, любя, подправить Спинозу не отказался бы. [...]

«Отретушировал» ли Эвальд Спинозу? – Да. Да!

Теперь посмотрим с другой стороны. Был ли Ильенков историком философии в обычном, расхожем смысле? То есть действовал ли он так, как действует абсолютное большинство историков философии, включая самых крупных, как Гомперц, Куно Фишер, Виндельбанд (исключая, пожалуй, одного Гегеля), описывая «роды и виды» (мыслителей), сопоставляя, классифицируя, лепя на каждый экземпляр бирочки, подсчитав количество ножек, усиков, члеников и т.п.? – Нет. А в чем разница?

Историки мыслят и пишут отстраненно, советские – тем более, не разделяя взглядов, не становясь на «точку зрения», не перевоплощаясь и не отождествляя себя с «объектом». А вот для Гегеля и для Эвальда мыслители прошлого были никак не объектами, а именно субъектами, и они занимались с ними одним делом, советуясь, споря, помогая и поправляя друг друга, если все они «копали» в одном направлении. А если нет, то они и не интересны. Пусть о них позаботятся другие. Обычный историк философии действует как зоолог или ботаник, вполне объективно, не отождествляя себя с мягкотелыми, членистоногими, брюхоногими и не сочувствуя им. Эвальд поступал как раз наоборот. [...]

А теперь – «ближе к телу», в данном случае к текстам о «мыслящем теле». В одной статье было показано, что Эвальд, имея в виду «Этику» Спинозы, пишет о «мыслящем теле» (corpus cogitans), но сам-то Спиноза – о «мыслящей вещи» (res cogitans). Спиноза уточняет и подчеркивает, что мыслящая вещь есть дух. Стало быть у Ильенкова мыслит именно тело, действующее определенным образом среди других тел, вследствие чего оно и становится одухотворенным, а у Спинозы мыслит дух, тела не мыслят, они только объекты для мыслящего духа. У Ильенкова Спиноза материалист, а тут предстает кондовый спиритуалист.

Не будем придираться к Спинозе по поводу того, что сказать: «мыслящая вещь» – это ведь почти то же самое, что и «мыслящее тело». Думаю, Спиноза обиделся бы, если бы его дух обозвали вещью. Тогда уж лучше – «мыслящая штука», еще лучше – «мыслящее нечто», а может быть «сущность» или (упаси боже!) – «субстанция». Что же тогда останется от Спинозы и как отличить его от Декарта?

Тут ведь только два варианта. Либо «жареный квадрат», либо «масло масляное». В последнем случае получается, как и было испокон веков: дух мыслит, душа мыслит. Тело есть тело, дух есть дух. Спросите, а что такое дух? Дух есть вещь мыслящая, но не вещь. А что же еще? «Бестелесное тело»? – не лучше «жареного квадрата». «Идея тела»? – тоже плохо, ибо чья идея-то, духа ведь, а если Бога, то тогда и тело, чьей идеей является у Спинозы дух, тоже вовсе не тело, а опять идея. Если имеем дух, то откуда взять тело? Тут без Сатаны не обойтись! (Вспоминается, как Дубровский сокрушал Эвальдову концепцию идеального: идеальное – это «чистая информация», очищенная от всего материального. Нашел топор под лавкой! Верно, что очищенная. Но кто или что чистил-то ее? Мозг, да он сам-то... «информация» (словечко новое, но глупость старая). Спрашивается, да на кой черт это «тело», одна морока с ним. Пусть дух мыслит самое себя, сам с собою сочетается, сам через себя кувыркается. «Мышление мыслит», «мыслящее мыслит» – да в чем проблема-то! Ну чем же это не «масло масляное»? Ну так что же мы выберем, это масло или «жареный квадрат»? Эвальд выбрал квадрат – он вкуснее.

Представьте себе: Григорий Мелехов, склонившийся над свежей могилой Аксиньи, поднял голову и увидел над собой... ослепительно яркое солнце. – Тьфу! Вяло, плоско, тавтологично (мог бы увидеть и ворону). Гений, Шолохов, написал иначе: и увидел над собой «ослепительно сияющий черный (!) диск солнца». А в «Слове о полку Игореве» «ночь меркнет», тьма потухает. И вы хотите оставить у Спинозы «мыслящий дух»?

В самом этом сочетании двух слов «мыслящее тело» сидит проблема. Как же так, вещь – а мыслит? Только если «вещь» это «тело», спинозовское выражение чего-то стоит. А если «бестелесное тело», то цена ему грош! Вот и скажите, должен был Эвальд заменить двусмысленную в этом контексте «вещь» абсолютно четким «телом»? «Отретушировал» он Спинозу? – Разумеется. Нанес ли ущерб Спинозе и истине? – Нет, категорически нет. Так что бог с вами, ребята, читайте «вещь», имея в виду «дух», читайте буквально точно и... закапывайте Спинозу поглубже и навсегда.

Ну а если поближе к родным осинам, то вопрос-то еще проще.

Слепо-глухими занимались и монахи – иезуиты. Иногда и кое-что у них получалось. Но в начале «эксперимента» они, как и Соколянский, как и Мещеряков имели дело именно с телами, совсем не одухотворенными и вовсе не мыслящими. (Я видел некоторых из тех, с кого начинал Мещеряков. Он сам так и говорил, что это даже не животные – растения, ибо у них нет поведения, не владеют своим телом, не действуют среди других вещей. Это просто тела). По прошествии времени некоторые из воспитанников монахов действительно становились «мыслящими телами», т.е. разумными людьми, «гомо сапиенс». Когда у монахов спрашивали, как это получилось, те отвечали: «Господь вдохнул душу». А дальше – молчок. Ибо на «Священное писание», уроки Закона Божьего, проповеди не сошлешься: не слышат, не видят, языка для них нет. Как подступиться, если перед тобой только тело и ничего более, самая настоящая «рес», вещь, предмет?

Теперь спрашивается, зачем вот такой Спиноза Эвальду? Если бы в Спинозе не было ничего, кроме этого, он спокойно оставил бы его историкам философии. Но в Спинозе было и другое, то самое, что помогло Эвальду, а через него и Мещерякову, понять, как эту неодухотворенную вещь сделать мыслящей, одухотворенной. Вот тут и пригодилось движение тела по контурам других тел, природой данная способность человеческого тела действовать по логике любой другой вещи, отличной от него самого, неспецифичность, незапрограммированность человеческого существа: среди волков дитя человеческое будет волком, среди людей – человеком. Это существо, не имея никакой врожденной программы, способно действовать по программе любого другого вида или, как писал молодой Маркс, «по меркам всех вещей». А мерки эти – вот они, пожалуйста, даны в культуре, в той самой чашке, в которой подали мальчику чай. По меркам всех вещей во Вселенной. [...]

Чтобы видеть «умными очами» треугольник, надо иметь идею его. Чтобы понимать Спинозу, надо иметь идею Спинозы. А иметь идею Спинозы – это видеть его во всем историческом контексте, от Сократа до Мещерякова» 4.

Что верно, то верно – без исторического контекста Спинозу не понять. И «идея Спинозы» бывает очень разной в зависимости от этого самого контекста.

Два слова об историческом контексте термина res cogitans. К теням Сократа и Мещерякова за справкой обращаться не придется, вполне достаточно полистать «Размышления» Декарта. Это ведь его любимый термин – «мыслящая вещь». От него и перешел по наследству к Спинозе. Ну а коль скоро «мыслящая вещь – это ведь почти то же самое, что и мыслящее тело», давайте и Декарта запишем в почти материалисты. А станет противиться – выпрямим. Особо кривые места отретушируем. К примеру, самое начало Размышления четвертого, «Об истине и лжи», где сказано, что мыслящая вещь есть дух, или разум, что она «не причастна материи» и, в отличие от тел, не имеет протяженности в длину, ширину и глубину. Материалистам эти кондовые спиритуалистические тавтологии без надобности...

В свое время Анаксагору афиняне дали почетное прозвище «Ум». Тем же самым прозвищем, только иронически, наградил Декарта его друг и непримиримый противник Пьер Гассенди: «именуйся отныне Умом и будь непременно мыслящей вещью» 5. Материалист Гассенди считал понятие мыслящей вещи ложным: для него лично человек есть мыслящее тело. Ну, Декарт и обращался к нему соответственно: «о, милейшая Плоть».

Кто прав в этом споре Ума и Плоти? От истины, как говаривал Козьма Прутков, далеки обои.

О своем несогласии с материалистами в понимании мышления Спиноза открытым текстом пишет Ольденбургу, в письме четвертом. Ниже он прибавляет, что и Декарт тоже «не уразумел истинной природы человеческого духа». Очевидно, заимствуя у Декарта выражение «вещь мыслящая», Спиноза вкладывает в него иной смысл. Какой же?

Он определяет мыслящую вещь, дух, как «идею тела». Заключая отсюда, что дух (вещь мыслящая) и тело (вещь протяженная) – это одна и та же вещь, только пребывающая одновременно в двух разных состояниях, идеальном и материальном, и потому представляемая двумя разными способами. Дух и тело – два модуса (modus по-латински значит «состояние, способ») одной и то же вещи. Что это за вещь, единая в двух лицах? Да просто человек.

По-русски называть человека «вещью» некрасиво, всякий обидится. Наше слово «вещь» означает нечто бездеятельное и потому неживое, мертвое. А вот в латинском языке дело обстоит иначе. Спиноза, нимало не смущаясь, словом «res» именует и дух, и живое тело, и самого Бога, понятого как «Натура натуранс» – порождающая Природа. Всё что угодно действующее.

Заглянем для верности в Латинско-русский словарь И.Х. Дворецкого. Вот полный список приведенных там значений слова «res».

1. вещь, предмет
2. мир, вселенная, природа
3. обстоятельство
4. состояние, положение, дела, обстоятельства
5. факт, действительное положение, действительность
6. сущность, суть
7. содержание
8. причина, основание
9. деловые отношения, дело
10. судебное дело, процесс
11. государство
12. выгода, польза, интересы
13. имущество, состояние, достояние, добро
14. власть, господство
15. действие, деяние, дело
16. война
17. случай, событие, явление, факт

Сколь много логических категорий одновременно вобрало в себя коротенькое словечко «res»: действительность, сущность, содержание, причина, основание, явление. Особо отметим значение номер 15: «действие, деяние, дело». То самое, которым воспользовались римляне, именуя свой политический строй res publica – дословно: «дело народное». Ничего обидного они не углядели ни в слове res, ни даже в слове publica, несмотря на то, что последнее означало также девицу легкого поведения. Res gestae в переводе – «деяния великих, подвиги».

В свое время Гегель блестяще обыграл этимологию слов Sache и Sage – «вещь» и «вещание, быль». Еще он как-то заметил, что духу радостно встречать слова, соединившие в себе контрарные значения. Таково и латинское res – и «вещь», и «деяние, действие».

Так вот, для Спинозы всякая вещь есть то, чтó она делает. Поэтому «вещь тем совершеннее, чем более она действует» (Этика V, доказательство теоремы 40). Существовать, быть, означает для Спинозы действовать. «Не существует ничего, из природы чего не следовало бы какое-нибудь действие» (Этика I, теорема 36). Это в полной мере касается и человека. Я действую, следовательно, существую, – «áго, эрго сум», – так могла бы звучать первая аксиома спинозовской философии духа.

Человек как таковой есть сумма его поступков, действий. Его сущность надо искать не в структуре духа, как полагал Декарт, и не в строении тела, как думал Гассенди. Общая телу и духу человека сущность есть «аппетитус» – влечение, потребность 6, побуждающая нас к действиям. «Аппетитус» приводит в движение тело и принуждает дух мыслить.

Деятельность – вот та субстанция, та самая «вещь», которая проявляет себя двояким образом: как протяженная и в то же время как мыслящая. Абсолютно любое человеческое действие можно с равным основанием рассматривать с двух сторон – в материальном или идеальном аспекте, как действие тела и как действие духа.

Нельзя ни смешивать, ни разъединять духовное с телесным, принимая одно за причину, субстанцию или субъект другого. Ибо это не две разные вещи, а два модуса бытия (= действия) одной и той же вещи – человека. Посему «мыслящее тело» для Спинозы ровно такая же самая бессмыслица, как и «телесная мысль». И то и другое химеры – жареные фигуры (речи). Закапывают Спинозу «поглубже и навсегда» те, кто приписывает ему подобные вульгарно-материалистические глупости – в частности, как это ни печально, Э.В. Ильенков.

Печально, ибо сам Ильенков-то не считал, что мыслит тело. Это утверждали как раз его оппоненты, тот же Д.И. Дубровский – «о, милейшая Плоть». Это у них тело думает и мечтает, печалится и сомневается, любит и любуется... Ильенков страшно далек был от подобной плотской философии.

Мыслит не тело, но человек, обладающий телом и душой и действующий особым образом – по мерке самой Природы, вечной и бесконечной. На том всю жизнь стоял, как скала, Ильенков. И потому он был настоящим, истинным – я бы сказал, законченным – спинозистом.

Что же такое для Ильенкова человек? Мыслящее тело? Тысячу раз нет! Человека он понимал как «ансамбль общественных отношений», которые лишь воплощаются в теле и душе особи рода homo. Рассматриваемое в абстракции от «вращенных» (выражение Л.С. Выготского) в него обществом форм деятельности, человеческое тело не только не мыслит, но и, строго говоря, не является человеческим – а лишь человекообразным. Новорожденный ребенок есть человек только в потенции, актуально же он просто «кусок мяса». Эти слова Ильенков в свое время швырнул в гудящую возмущением аудиторию на лекции в Институте генетики. Конечно, вышел скандал.

Спиноза рукотворной «родовой сущности» человека – общественно-исторической основы всего, что есть человеческого в наших телах и душах, включая сюда и мышление, – еще не ведал. Он считал, что в человеке мыслит себя сама Природа. По большому счету так оно и есть – Ильенков еще в «Космологии духа» открыто принял сей постулат, – однако этого еще слишком мало для конкретного понимания человеческой природы.

Не ведал Спиноза и того, как возникает в человеке мыслящий дух. В одном месте «Трактата об усовершенствовании разума» он писал, что разум достался человеку от природы. Этот врожденный ум создает «природной силой» своей простейшие идеи, которыми затем пользуется как «интеллектуальными орудиями» для других «умственных работ», то есть для изготовления более сложных и развитых идей, – «и так постепенно подвигается, пока не достигнет вершины мудрости» 7. Откуда взялась у человеческого ума эта «природная сила» и что это за «умственные работы», Спиноза обещал разъяснить в другой книге, посвященной «моей Философии». Однако слова не сдержал.

Во всяком случае, из приведенных слов Спинозы явствует, что идеи возникают исключительно из «работы ума», а отнюдь не из движений человеческого тела по контурам внешних тел. Опять Ильенков ошибся. Вернее сказать, тут имело место недоразумение. Всё, написанное в «Диалектической логике» о возникновении «адекватных идей», у Спинозы на самом деле есть, только относится это не к идеям, а к чувственным образам.

В этих контурных образах внешних тел нет ни грана идеального, они всецело материальны. В ходе движения по чужим пространственным контурам в теле рождается чувствующая душа, что способна лишь «оком бесцельным глазеть, и слушать ухом шумящим, и языком ощущать». Но никак не мыслящий дух.

Про спинозовскую дистинкцию образов от идей я много писал в той, прошлой своей статье, нет смысла повторяться. Дабы яснее увидеть разницу в методах формирования образов и идей – и шире: чувственности и разума, – совершим прогулку в родной осинник.

Дано: слепоглухое «растение» в человеческом облике.

Задача: вдохнуть в него разум, научить мыслить.

Решение, как с кристальной ясностью показал Ильенков, достигается в два приема. Сначала в живом проточеловеческом теле формируется чувствующая внешний мир душа, «психика вообще» 8, а затем уже она (эта душа – не тело!) научается мыслить, делаясь духом – мыслящей вещью.

Перво-наперво надо воспитать у ребенка «умение самостоятельно передвигаться в пространстве по направлению к пище, корректируя это направление сообразно форме и расположению внешних тел» 9. В ходе такой поисково-ориентировочной деятельности растительный образ жизни сменяется животным, и возникает психика, душа (еще не мыслящая – «зоологическая»). А в душе образы внешних тел вкупе с образом пространства вообще. Ни о каких идеях покамест у Ильенкова и речи нет, он говорит про «субъективные образы» тел. Образы вполне материальные, ничего идеального тут нет еще и в помине.

Так отчего же Ильенков любимому им Спинозе приписывает скверную, дурную мысль, будто идеи формируются в ходе движений тела? (Выражение «дурная мысль» – это такой же оксюморон, сочетание несочетаемого, как и «мыслящее тело» или толстовский «живой труп».)

Немыслящее тело под давлением врожденных ему органических потребностей движется по контурам внешних тел – так возникает душа, тоже немыслящая. Чтобы научить ее мыслить, одних движений тела маловато будет. Для этого совсем другое «пространство» надобно. Не физическое, а культурно-историческое – идеальное. В мире идеального живут и «движутся» единственно души – «идеи тел». Живым телам туда вход заказан. Сколько ни утюжь геометрические контуры внешних тел органами чувств и разными конечностями, ни одна, самая простенькая идея мозг твой не посетит, а лишь полчища чувственных образов вторгнутся... Нету входной двери из «протяженного» мира в мир идей. Не оттого, что эти миры – «параллельные», а потому, что это два абсолютно разных измерения одной и той же реальности (деятельности).

Эту вот неземной диалектической красоты мысль хотел донести нам Спиноза. А Ильенков ее взял и «отретушировал» под вульгарный материализм. По злому умыслу? Да нет, попросту недопонял один философ другого. Такое бывает и с великими. Скажу больше, зачастую как раз с великими такая слепоглухота к мыслям своих братьев по разуму и приключается. Кант о Спинозе какую-то дичь писал, а как изуродовал – другого слова не подберешь – спинозовскую философию Гегель, то вообще отдельная песня. Ну не желают гиганты мысли «с лупой копаться» в чужих текстах. Без счета сжигая гениальные строки своих предтеч на костре истины – заодно с «комарами субъективности»...

Ильенков же уяснил (и открыл для нас, его умственных отпрысков) в философии Спинозы очень и очень многое: логический смысл понятий субстанции и всеобщего, теорию истины и заблуждения, отчасти принцип деятельности, и особенно глубоко – учение о свободе воли. Вот только... Давно хотел понять, где Эвальд Васильевич повстречал это словосочетание: «мыслящее тело»? Должно быть, у эмпириков и сенсуалистов позаимствовал. Не у Гассенди, так у Ламетри или Кондильяка. Либо у Гоббса в Возражениях третьих на «Размышления», где тот по-британски невозмутимо умозаключал: «по-видимому», досточтимый г-н Декарт, «мыслящая вещь есть нечто телесное» 10.

Не встретишь выражение «мыслящее тело» ни у бородатых основоположников (зато в «Диалектике природы» неоднократно поминается, как «высший цвет» материи, – «мыслящий дух»), ни у самого Ильенкова, исключая его комментарии к философии Спинозы. В «Космологии духа» главный персонаж опять же – «мыслящий дух». Здесь же Ильенков иногда говорит и о «мыслящей материи», но ведь материя для умного материалиста есть нечто много большее, чем тело, или даже чем вся совокупность тел во вселенной...

Справедливости ради стоит отметить, что спинозовская «мыслящая вещь» мутировала в «мыслящее тело» задолго, лет за двести до Ильенкова. Кажется, первым был Лессинг – как известно, завзятый спинозист. Тот резюмировал свое (не)понимание спинозовской «Этики» словами: «Душа не что иное, как мыслящее себя тело, а тело не что иное, как протяженная душа». Уж лучше бы назвал душу мыслящей себя «штукой»...

Не в пример грамотнее прочел «Этику» другой немецкий поэт-спинозист, Гёте, воскликнув устами Фауста: «В начале было Дело!» Вот вам Спиноза чистой воды. Не тело, а Дело есть субстанция и субъект мышления, мать-кормилица всех наших идей.

Насколько убого рядом с этим выглядит материалистический миф о возникновении мышления: «В начале было Тело. Не простое тело – универсальное. Ходило-бродило оно по контурам любых других тел, сканировало их в себя все подряд, оттого и начало мыслить». И этот вот «плотский» и плоский наив мог выйти из-под пера Спинозы?!

Не по внешним контурам тел у него разумный человек действует, а по внутренней логике вещей, согласно потаенным законам их природы. Неужто нет разницы? «Законы движения небесных тел не начертаны на небе». Это Гегель. Или вспомните праотца диалектики Гераклита: «Природа любит прятаться», а значит, «тайная гармония лучше явной». Это только для «кого-нибудь из карнапов» наличные, чувственно воспринимаемые контуры суть альфа и омега мыслительного процесса. Если б Ильенков в Институте генетики миф о «мыслящем теле» излагал, его бы, пожалуй, забросали цветами и аплодисментами...

Одна ошибка относительно первоначал спинозовской философии влечет за собой другие, накапливая критическую массу непонимания. Открываем «Диалектическую логику» Ильенкова и читаем: «Чем наше тело активнее, тем оно универсальнее, тем меньше оно привносит “от себя”, тем чище оно выявляет подлинную природу вещей» 11.

Ну а теперь кладем рядом «Этику», раскрытую на теореме 13 части II: «Чем более действия какого-либо тела зависят только от него самого и чем менее другие тела принимают участия в его действиях, тем способнее душа его к отчетливому пониманию».

Вот те на – всё с точностью до наоборот, если сравнивать с ильенковским псевдо-Спинозой. Оказывается, чем больше в действиях тела «отсебятины», тем лучше мы можем знать природу вещей. И чем меньше тело мыслящей вещи по контурам посторонних тел блуждает, тем разум ее яснее и идеи адекватнее.

В «Диалектической логике» говорится: «Обладая сознанием собственного состояния (действия по форме того или иного контура), я тем самым обладаю совершенно точным сознанием (адекватной идеей) формы внешнего тела» 12.

Теперь снова заглянем в святцы: «Идея какого бы то ни было состояния человеческого тела не заключает в себе адекватного познания тела внешнего» (Этика II, теорема 25).

Ну опять легла мысля поперек, что тут скажешь (рука сама собой тянется к склянке с ретушью). И таких расхождений между Спинозой натуральным и одноименным персонажем «Диалектической логики» – множество. Который же из них двоих прав? Это надо расследовать отдельно – ради самого предмета исследования, в интересах науки Логики, не говоря уже о «расхожей» историко-философской добросовестности, что требует и в самом тесном «тождестве мышления» не упускать из виду конкретные различия взглядов. В противном случае «тождество мышления» делается абстрактной ночью, в которой все мысли серы. Слишком велик риск, втихомолку «поправляя» давно умерших и потому безответных «субъектов», ненароком исковеркать, а то и похоронить их самые заветные мысли. Из наилучших побуждений.

Препарируя историю мысли, не только философской – любой, дóлжно следовать благородной заповеди хирургов: не навреди!

Не надо трактовать это как призыв к копанию в бесчисленных «усиках и члениках» старых текстов с отрешенным «историко-философским» выражением на лице. Чудесно, если в Спинозе ты открыл самого себя, тем более – Спинозу в себе. «Этику» тебе в руки! Как говорится, плодитесь и размножайтесь. И коли логика дела общая, то «выпрямить» неудачную мысль подельника своего – благо, не грех. Однако будь добр уведомить читателя о внесенной поправке, чтобы не принял он по ошибке тебя за Спинозу. Предоставь читателю право самостоятельно решить, кто из вас прав, и отделить праведное от грешного. Не введи людей в заблуждение самозабвенным «плагиатом наизнанку», вещая от чужого имени, словно какой-нибудь пифагореец или средневековый экзегет...

Вернемся к нашим осинам. Чувствующая внешний мир душа, положим, успешно образовалась. А как возникает в ней нечто идеальное – разум и мысль?

В душе, подчеркиваю, мысль возникает, не в теле, хотя действуют они всегда заодно – иначе не может быть: вещь-то одна и та же – человек, различны только модусы ее действия: дух мыслит, тело движется. Тут одна логика – ходами мысли и телодвижениями одни, всеобщие законы правят, но вот формы представления этих законов в человеческой деятельности абсолютно разные: там идеальные, тут – материальные.

Ребенок – здоровый или слепоглухой, без разницы, – делается мыслящим через присвоение (интериоризацию) культурных форм деятельности, запечатленных в продуктах человеческого труда, начиная с простейших предметов быта и кончая книжками по философии и квантовой физике, утверждал Ильенков. В той мере, в какой ребенок усваивает нормы культуры, заставляя свой дух действовать по ее сугубо идеальным, незримым «контурам», – ровно в той самой мере он и превращается в разумное, мыслящее существо.

Чтобы культурное действие стало возможным, необходимо сломать универсальную форму движения тела по контурам внешних тел: «весь фокус состоит в том, чтобы еще раз разорвать контакт между тем и другим. Поставить между ними препятствие, которое этот организм принципиально не мог бы преодолеть за счет перемещения собственного тела в пространстве» 13. (Таким препятствием, и одновременно мостом в мир идей, становится, по словам Ильенкова, «любой предмет, созданный человеком для человека».)

Стало быть, мышление возникает лишь при условии невозможности тела действовать в соответствии с пространственными контурами, в результате радикального ограничения свободы передвижения тела в пространстве...

Мышление впервые рождается «в работе руки», как форма предметно-практической деятельности, пишет Ильенков. Отлично! Вот уж эта, умная работа руки совершается не по готовым, природой данным контурам внешнего мира. Рука человека активно ломает и преобразует наличные пространственные контуры в соответствии с потребностью человека. Превращая, точно философский камень, своим прикосновением любую внешнюю вещь – не всегда в золото, но непременно – в «потребительную стоимость».

Так разве не прав Спиноза, говоря, что человеческий дух мыслит тем лучше, чем более «действия тела зависят только от него самого»? То есть от самой его сущности – «аппетита», который детерминирует (так сказано в тексте оригинала) все без исключения формы человеческой деятельности – что телесные, что интеллектуальные.

Проблема в том, как и почему эти субъективные формы делаются тождественными формам (законам бытия, а не всяким там пространственным контурам) всех прочих вещей? Такова конкретная постановка вопроса о природе мышления. У ее порога мысль Спинозы остановила свою дедуктивную поступь. И далее еще почти два столетия лучшим философским умам эта задачка приходилась не по зубам. Верный метод ее решения нашел Маркс, конкретно же решили ее психологи школы Выготского, а до логического конца дело довел Ильенков.

Спинозовское определение духа и вправду нуждалось в «выпрямлении»: если чувствующая душа (психика вообще) поистине есть «идея тела», то есть идея индивидуальной органики живого существа, то мыслящий дух – это еще и идея неорганического тела, в которое, по словам классика, человек превращает всю природу. В этом вселенском «теле» культуры кроются такие влечения и действуют «аппетиты», о каких Спиноза и не подозревал.

Если какое-то «тело» и является мыслящим, то только это вот «общественное квази-тело» (выражение Спинозы). В его сочинениях ничего конкретного на сей счет не сказано, однако такой взгляд, по крайней мере, не противоречит спинозовскому пониманию идеального. А представление о том, что мышление рождается из движений органического тела человека, – противоречит, притом самым грубым образом. Этим Спиноза низводится до уровня заурядного эмпирика-материалиста, для которого мышление есть одна из функций тела, наряду с дыханием или ходьбой. (Почерпнутой у Гоббса аналогией между мышлением и ходьбой Ильенков, ничтоже сумняшеся, поясняет читателям взгляды Спинозы.)

Для Спинозы, равно как и для Ильенкова, данное человеку природой тело есть лишь материальная предпосылка мышления. Необходимое, но далеко еще не достаточное условие возможности мыслительного процесса.

Несомненно, в части понимания реальных условий возникновения мышления Ильенков далеко Спинозу превзошел. Не опроверг, а именно превзошел – ушел в том же самом направлении много дальше. В его умно‑материалистическом решении проблемы идеального нашел свое логическое продолжение и завершение гениальный спинозовский принцип деятельности, Дела с большой буквы.

В заключение осталось лишь воззвать ко всем желающим понять Спинозу всерьез, по-настоящему, каков он есть «в себе и для себя»: вооружайтесь, ребята, лупами помощнее и – «читайте буквально точно»! Почаще сверяясь с латинским первоисточником (ввиду бездарности большинства русских переводов). Не то рискуете вы «закопать Спинозу поглубже и навсегда». Либо разменять великие истины, им открытые, на грошовые квадраты, невесть кем и когда зажаренные.

Словно желая предостеречь своих толкователей, Спиноза вырезал на личной печати слово «Caute», что значит «Осторожно». А рядом шипастая роза – дескать, можешь и уколоться. Намекает на значение латинского слова spinosa – «тернистая, колючая», а также «замысловатая, хитроумная, трудная». Все это с полным правом можно сказать и о спинозовской философии (такой вот каламбур мирового разума). Она еще много труднее, чем кажется.