А. Майданский
|
Обзор статей на английском языке из книги:
Evald Ilyenkov’s Philosophy Revisited
Edited by Vesa Oittinen. Helsinki: Kikimora, 2000
|
|
Эта книжка – объемистый сборник материалов международного
симпозиума, посвященного творчеству Э.В. Ильенкова и состоявшегося
в Хельсинки, 7-8 сентября 1999 года. Название ее переводится на русский
язык так: «Возвращаясь к философии Эвальда Ильенкова».
Из 18‑ти помещенных в книге статей на английском
написаны 12, плюс вступительное слово Ilkka Niiniluoto,
проректора Института философии университета Хельсинки, где и прошел
симпозиум. Последний признался, что принадлежит к аналитической школе
в философии (проще говоря, он – логический позитивист) и вспомнил,
как он в конце 70‑х, прочитав «Диалектику идеального», удивился
сходству взглядов Ильенкова и концепции “третьего мира” Карла Поппера.
Поэтому Ильенков показался ему тогда своим и близким. В заключение
он призвал читать книги Ильенкова, и вообще советских философов, так,
как историк философии читает схоластические суммы, – извлекая собственно
философские идеи из их богословского (а в данном случае политического)
контекста.
Редактор тома, Vesa Oittinen (University
of Helsinki), в докладе «Введение: Парадоксы Ильенкова и советской
философии», задается целью указать “узловые точки” нашей философии.
Он отмечает далеко идущее родство концепции идеального у Ильенкова
и учения зрелого Лукача времен «Онтологии общественного бытия». Каждый
по-своему эти два философа доказывали, что категории и идеи обладают
особым, притом объективным, существованием в мире человеческого общения.
Парадокс автор усматривает в том, что прямые оппоненты Ильенкова и
непримиримые враги гегелевской диалектики, поздний Витгенштейн и Поппер,
доказывали то же самое – объективное бытие форм мышления.
Вообще, в советской философии, пишет Oittinen,
уже в работах Ленина, имела место известная двойственность: ранний
Ленин тяготел к материализму эмпирического толка, Ленин же времен «Философских
тетрадей» культивирует материалистически осмысленную гегелевскую диалектику.
Эта двойственность предопределила последующие дебаты в марксистской
философии 20‑х годов, равно как и противостояние Ильенкова и
советских позитивистов в 60‑70‑е. Однако у этого конфликта,
протянувшегося через всю историю советской философии, есть более глубокая
причина, нежели просто непоследовательность Ленина-философа, полагает
Oittinen. Это – реальное расщепление человеческой культуры
на автономные сегменты, гуманитарный и технический, образующее сущностную
характеристику современного общества. И философия Ильенкова по-своему
выразила настроения партии “гуманитариев”.
Той же теме посвящена статья известного знатока советской
философии Evert van der Zweerde (University of Nijmegen,
the Netherlands) «Эвальд Ильенков и советская философская культура».
Откровенно говоря, я не нашел в ней ничего примечательного, кроме одной
забавной реплики: «Вместо того, чтобы гордиться такой фигурой, как
Ильенков, философский факультет МГУ изгнал его, – представьте себе,
что Хельсинкский университет подвергнул бы остракизму Яаакко Хинтикку
за то, что тот не был ортодоксальным последователем Витгенштейна и
Рассела».
David Bakhurst (Queens University,
Canada) в статье «Живое и мертвое в философии Ильенкова» ведет
речь о его эстетической теории. Здесь присутствует игра слов: Bakhurst
отмечает, что противостояние категорий живого и мертвого – или, конкретнее,
творческой и механической деятельности – тянется красной нитью через
всю ильенковскую философию. Вместе с тем он намеревается показать,
чтó в эстетической теории Ильенкова остается “живым” и актуальным
по сей день, и в какой части взгляды Ильенкова ошибочны и потому давно
мертвы.
Сначала Bakhurst в общих чертах передает
содержание статьи «Что там, в Зазеркалье?», в которой, по его словам,
«лучшие черты ильенковского стиля сочетаются с наихудшими». В особенности
он не одобряет отношение Ильенкова к искусству модерна, отдельно
останавливаясь на приводимом у Ильенкова примере с коллажом Энди Уорхола
«Тридцать лучше, чем одна». На нем художник изобразил многократно умноженную
репродукцию Джоконды. Bakhurst не разделяет ужас, который
испытал Ильенков при виде этого полотна. Он замечает: если бы Ильенков
увидел картину Леонардо в Лувре, «он, без сомнения, был бы разочарован
так же, как пастишем Уорхола. Поскольку это, конечно, относительное
небольшое полотно, которое висит под стеклом и которое приходится рассматривать
на расстоянии, толкаясь с ордами других посетителей, в основном туристов,
которые “делают” [атмосферу] Лувра... Это то, чем стала [в наши дни]
мистика Моны Лизы. Именно это изобразил Уорхол. Но этот [смысл] ускользнул
от Ильенкова».
Bakhurst осуждает, в весьма резких выражениях,
попытки Ильенкова мерить различные формы искусства или науки (в частности,
кибернетику) моральными категориями, апеллируя к единству Истины, Добра
и Красоты. Рассуждения Ильенкова о “прогрессивном” и “реакционном”
искусстве, по его словам, показывают, что «гуманизм Ильенкова
заключает в себе зловещий (sinister) элемент, утверждающий ту самую
сталинистскую ортодоксию, противником которой его так часто представляют».
Во второй части своего доклада Bakhurst
отдает должное ильенковской концепции творческого воображения и довольно
неплохо ее излагает. Окончательный вердикт его гласит: «Остается спросить
теперь, что является живым и что мертвым в гуманистических взглядах
Ильенкова? Понятие деятельности, как оно выступает в работах об идеальном,
обычно считается наиболее важной частью его наследия». А вот «его вечный
историцизм, в рамках которого философская антропология повествует о
сотворении человечеством себя, несомненно, не заслуживает доверия.
Он просто слишком антропоцентричен; он отводит человеческим существам
слишком большое место в порядке вещей, – настроение, которое вызывает
как этические, так и метафизические возражения».
В статье Jussi Silvonen (Finnish Institute
of Occupational Health) «Ильенков и Фуко – парадоксы и невозможные
связи» проводится сравнение теории идеального и концепции “истинностных
игр” Фуко. Автор утверждает, что они взаимно дополняют друг друга.
Однако сколько-нибудь весомых аргументов в пользу этого оригинального
мнения я в его статье найти не сумел. В конце Silvonen
делает вывод, что «оба, Ильенков и Фуко не смогли применить [свою]
методологию в эмпирических исследованиях». По-видимому, он просто плохо
осведомлен о творческом содружестве Ильенкова с ведущими советскими
психологами и его участии в эксперименте Мещерякова.
Статья Reijo Miettinen (University of
Helsinki) «Восхождение от абстрактного к конкретному и построение рабочей
гипотезы для новой практики» рассказывает о результатах работы финских
ученых (главным образом в области педагогики), разрабатывающих прикладную
сторону метода восхождения от абстрактного к конкретному.
В статье «Выготский, Ильенков и Мамардашвили: поиск
монистической теории духа (методологические замечания)» Николая
Вересова (University of Oulu, Finland) проводится сравнение
трех методов объяснения природы человеческого сознания. В методологии
Выготского он находит “непоследовательность” – картезианскую идею противостояния
двух субстанций, индивидуальной психики и мира культуры, который эта
психика интериоризует. Суждение странное, ведь дуализм в объяснении
психики – это именно то, за что Выготский осуждал картезианское учение
о душе и вырастающие из него течения новейшей психологии.
Ильенков и Леонтьев, в отличие от Выготского, ограничивают
субстанцию сознания одним компонентом общественных отношений – деятельностью,
утверждает Вересов. Последовательный монизм в понимании сознания, пишет он,
обязывает принять, как аксиому, «утверждение, что человек и социокультурный
мир вместе образуют одну (single) систему. Этот радикальный
шаг был сделан Мерабом Мамардашвили». Вересов ссылается
на слова последнего, что “телом” сознания является человеческая история
и что «в человеческой и исторической реальности внутреннее и есть внешнее,
а внешнее и есть внутреннее».
На мой взгляд, подобные “мысли вслух”, которые
ронял на склоне лет “грузинский Сократ”, едва ли могут всерьез быть
приняты за его личное открытие. Не говоря уже о «радикальном шаге»
по тропе философии – вперед или хотя бы в сторону.
В небольшой статье Jan Derry (University
of Birmingham, United Kingdom) я, признаться, не понял почти ничего,
начиная с ее заглавия: «Фундаментализм и антифундаментализм: в поисках
волшебства (enchantment ~ очарование, восхищение) на пересеченной местности».
Впрочем, к философии Ильенкова все, о чем там говорится, имеет весьма
отдаленное отношение.
Гораздо интереснее статья Peter Jones
(Sheffield Hallam University, United Kingdom) «Диалектика идеального
и символическая медиация [опосредствование]». Автор проводит сравнение
двух идеальных форм человеческой деятельности – формы стоимости и языковой
формы. При этом он опирается на тонкий и точный анализ работ Ильенкова
и Выготского и отвечает на некоторые возражения их оппонентов. Jones
– едва ли не единственный известный мне англоговорящий автор, вполне
разделяющий взгляды Ильенкова. Он более десяти лет занимается прикладными
исследованиями в области психологии общения и речи, руководствуясь
теоретической программой Выготского–Ильенкова.
Еще несколько работ я не успел как следует прочесть
либо не смог пока составить о них определенного мнения. Ограничусь
поэтому тем, что приведу их названия и имена авторов.
Диалектика и диалог у Ильенкова: сравнение двух подходов
Matti Vartiainen (University of Helsinki)
Семиозис и понятие идеального
Tarja Knuuttila (University of Helsinki)
Социальная и физическая формы: Ильенков об идеальном и Маркс о форме
стоимости
Andrew Chitty (University of Sussex, United Kingdom)
Ильенков и логика «Капитала»
Pertti Honkanen (финский журналист)
Небольшое итоговое суждение. По-настоящему качественных
работ в этой книге не так много. Из англоязычных статей я бы выделил
три – Oittinen, Bakhurst и Jones.
Кроме того, знающие люди с уважением отзывались о помещенных там статьях,
написанных по-немецки. В целом же книга, безусловно, заслуживает внимания
и, большей частью, читается с интересом.
За основу взят текст выступления на
Ильенковских чтениях 2001