Глава II. Решение Марксом проблемы
абстрактного и конкретного
1. Взгляды Маркса на задачи и сущность
теоретического познания, наукиВопрос о том, как развивать науку, мог быть, естественно, решен только на основе строго обоснованного представления о том, что такое наука, научно-теоретическое познание, в его отличии от других форм, способов отражения в сознании человека вне и независимо от него существующей объективной реальности.
Предметом специального научного исследования становился, таким образом, сам процесс развития научного исследования, необходимые, не зависящие от воли человека законы и формы его движения, иными словами, мышление, понимаемое как «естественный процесс» 1, вырастающий из известных условий.
В центр внимания становился тот круг вопросов, который в ходе развития философии определился в качестве предмета логики.
Критика гегелевского учения о развитии сознания как самого последовательного и самого развитого идеалистического понимания предмета, к которому Маркс в связи с этим вновь возвращается, носит в 1857 году несколько иной, более конкретный характер, нежели в 1843‑46 годах, когда вопрос для Маркса стоял в более общей постановке – как вопрос о роли сознания в развитии общественно-исторического процесса вообще.
Здесь вопрос ставится более конкретно – о специфических закономерностях научного мышления.
Маркса тут интересует не только то общее, что имеют между собой различные формы человеческого сознания, сколько то, что отличает научно-теоретическую форму сознания, отражения от всех прочих.
Научный интерес Маркса состоит здесь уже не в том, чтобы доказать еще раз тот общематериалистический тезис, что логическое мышление также отражает вне и независимо от него существующий и развивающийся предмет, а в том, чтобы раскрыть и показать, как оно это делает.
В этом подходе к делу как раз и обнаруживается еще раз вся гениальность Маркса, состоявшая, как подчеркивал Ленин, в том, что он «не топтался на повторении уже решенных гносеологических вопросов», а систематически развивал, двигал вперед, углублял материалистическое понимание в решении конкретных теоретических проблем, и в частности проблем гносеологии, логики, в том, что он уверенно двигался вперед по резко очерченному пути материализма в теории познания, не возвращаясь к пережевыванию уже давно и прочно завоеванных материализмом истин.
Именно поэтому Маркс излагает свои взгляды в форме прямого противопоставления гегелевскому учению, не отвлекаясь в полемике с идеализмом спорами с догегелевскими и послегегелевскими концепциями логики как науки. Это имело тот прямой смысл, что позволяло четко показать принципиальное различие материализма в логике – и идеалистического понимания логики, получившего именно у Гегеля свое наиболее последовательное, наиболее развернутое выражение.
Рассматривая логику как учение о законах развития конкретно-научного познания, как часть теории познания, исследующую законы и формы логической, рациональной ступени отражения вне и независимо от сознания развивающейся объективной, «чувственной» реальности, Маркс выступает как прямой продолжатель материалистической линии в философии, которую пытался прервать немецкий идеализм, используя метафизические слабости материалистов XVIII века.
Разгром Марксом гегелевского учения о методе научного познания явился важнейшим завоеванием материалистического мировоззрения, навсегда избавившим материализм от тех его роковых слабостей, которые делали его беспомощным перед атакой «умного», т.е. диалектического идеализма.
Вопрос о сущности, законах и формах научно-теоретического познания объективной реальности к исходу XVIII века превратился для идеалистического мировоззрения в вопрос жизни и смерти, ибо французские материалисты бесповоротно доказали принципиальную, взаимоисключающую несовместимость науки и религии, вкупе с философским идеализмом, доказали, что признание познаваемости материального мира на пути положительного познания устраняет всякую возможность религиозно-теологического взгляда на мир.
Французские материалисты уже четко усматривали основную задачу философии в борьбе с религиозно-идеалистическим мировоззрением, в доказательстве и отстаивании права и способности положительных наук на объективное познание явлений, данных человеку в ощущении, явлений материального мира, в отстаивании мировоззренческого значения выводов, достигаемых на пути конкретно-научного познания.
Французы поставили вопрос ребром: если конкретные науки – механика, медицина, физика и другие отрасли знания – дают в своей совокупности истинную картину мира, и притом единственно возможную, то религия и идеализм рушатся в самих своих основах.
Борьба защитников религиозно-идеалистического мировоззрения, начиная от Канта, именно поэтому сосредоточивается на проблемах гносеологии.
Теории научного познания французов Кант, Фихте, Шеллинг и Гегель стремятся противопоставить такую теорию познания, которая предполагает, что конкретно-научное познание по самой своей природе неспособно достигать «последней сущности» вещей и явлений, денных человеку в ощущении, и что эта «последняя сущность» мироздания либо вовсе непознаваема, либо, если и познаваема, то не на пути конкретно-научного исследования, а лишь спекулятивно-философским умозрением, имеющим принципиально иную природу, нежели «положительные» науки.
Ни Кант, ни Фихте, ни Шеллинг, ни Гегель нимало не заняты тем, чтобы разрабатывать теорию действительного научного познания, т.е. проблемы метода развития конкретных наук, метода научного анализа вне и независимо от сознания существующей объективной реальности.
Законы и формы развития конкретно-научного познания как таковые интересуют идеализм весьма мало, интересуют лишь постольку, поскольку их удается истолковать в качестве законов и форм познания духом своей собственной сущности.
Проблема отношения знания и предмета, проблема объективной истины в ее единственно реальной, т.е. материалистической постановке, вообще устраняется из теории познания и подменяется проблемой соответствия знания самому себе. Логика становится из средств познания – самоцелью, критерий истинности предельно формализуется, и в итоге гегелевская логика оказывается совершенно неспособной служить методом развития действительного, т.е. конкретно-положительного познания, оказывается способной, в силу своего формализма, не поступаясь ни одним из своих требований, служить «философским оправданием» не только различных, но и прямо противоположных, взаимоисключающих теорий, взглядов.
С точки зрения гегелевской логики, теории познания единственно необходимым, единственно всеобщим содержанием человеческого мышления, знания оказывается в итоге само мышление, логическая закономерность. Все остальное, т.е. как раз конкретная специфика явлений, процессов, являющихся предметом наук, неизбежно попадает в разряд более или менее случайного, несущественного.
Маркс уже в 1843 году, в период перехода от идеализма к материализму, понял всю непригодность гегелевской теории познания для выработки научного понимания социально-политической действительности, показал, что требования гегелевского метода мышления не обеспечивают научного проникновения в «логику дела».
Маркс подвергает жестоким насмешкам равнодушие гегелевской логики к «логике дела», указывая, что гегелевская теория познания совершенно логично и неизбежно приводит к тому, что любая, первая попавшаяся на глаза эмпирическая реальность изображается в виде единственно разумной, увековечивается в качестве воплощения абсолютного божественного закона мироздания.
Маркс показывает, что гегелевская логика не дает никакого объективного критерия для различения случайного от необходимого, существенного от несущественного в предмете; чистая случайность с такою же легкостью выдается ею за абсолютно необходимое, как и обратно, и в итоге решающим критерием, принципом всей теории оказывается личность теоретика с ее сугубо индивидуальными симпатиями, иллюзорно принимаемая за принцип абсолютного самосознания.
Но эта критика гегелевской теории познания, при всей своей остроте и плодотворности, не выводила еще за пределы в общем идеалистического взгляда на природу предмета познания – в 1843 году Маркс по-прежнему рассматривает исторический процесс как процесс «отчуждения» и «присвоения» самосознанием своей собственной логической природы.
Дальше, к окончательному преодолению идеализма гегелевской теории познания, к созданию диалектико-материалистической теории научного познания, Маркс шел через исследование проблемы частной собственности и ее противоположности – утопического коммунизма, провозгласившего необходимостью отрицание частной собственности. Критика буржуазной политической экономии, к которой Маркс приступает уже зимой 1844 года, и выяснение действительных корней коммунистических и социалистических теорий – оказалась той теоретической работой, в ходе которой разрабатывалась и диалектико-материалистическая теория научного познания.
Критика политической экономии и критика гегелевского учения шли все время рука об руку. Критика метода мышления буржуазных экономистов и критика гегелевского учения о методе мышления взаимно оплодотворяли друг друга, ибо задачи анализа теорий экономистов все время выдвигали проблемы теоретико-познавательного, логического характера, неразрешимые с точки зрения идеалистической диалектики.
На почве исследования экономической структуры современного общества и ее теоретического выражения в трудах буржуазных экономистов и их социалистических критиков гегелевская теория познания была окончательно разоблачена как теория познания, действительного познания совершенно не обеспечивающая. В ходе критики экономистов Марксу становится все более и более ясной необходимость разработки проблем логического мышления на принципиально иной основе, нежели гегелевская, – на основе материалистического миропонимания.
Задача критического анализа проблем политической экономии с самого начала обнаруживала для Маркса совершенную непригодность метода гегелевской диалектики в качестве метода анализа эмпирического материализма, совершенную некритичность этого метода по отношению к уже развитым теориям.
«...Гегелевский метод, – писал Энгельс, – в его имевшейся налицо форме был совершенно непригоден. Он был по существу идеалистическим, а тут требовалось развитие такого мировоззрения, которое было бы более материалистичным, чем все предыдущие. Он исходил из чистого мышления, а здесь надо было исходить из самых упрямых фактов» 2.
Полная непригодность этого метода вполне отчетливо обнаружилась уже у самого Гегеля, когда он рассматривал проблемы экономического порядка в своей «Философии государственного права». Отношение Гегеля к буржуазной политической экономии, ко всем ее основным положениям и выводам вполне апологетично.
Может показаться странным, что Гегель с присущим ему диалектическим чутьем не замечает глубоко метафизического характера мышления буржуазных экономистов, блестяще разоблаченного диалектиком-материалистом Марксом. Но это вполне в духе гегелевской концепции. С ее точки зрения к политической экономии – как и ко всякой «конкретной», «нефилософской» науке – слишком строгих диалектических требований вообще предъявлять нельзя.
Гегелевская философия, строго говоря, вполне увязывается, мирится с метафизическим методом мышления в «конкретном» познании.
Диалектика для Гегеля – монополия «философского» познания. Гегель вполне сознательно узаконивает метафизический метод мышления в политической экономии, истолковывая его как метод, адекватный предмету – «сфере нужды и рассудка».
Имея дело непосредственно не с живой экономической действительностью, а лишь с ее преломлением в буржуазном сознании и ее обобщенным теоретическим выражением в буржуазной науке, Гегель – вполне последовательно со своей точки зрения – относит «рассудочный» (т.е. метафизический по его терминологии) характер мышления современных ему экономистов – к предмету их мышления, к сфере самих экономических отношений.
Метафизическую ограниченность современного ему понимания предмета он приписывает самому предмету, выступающему не как процесс развития, а как следствие, отпечаток в «материи» процесса диалектически развивающегося духа. В «сфере нужды и рассудка» дух предстает распавшимся на неопосредованные противоположности – «всеобщее» полярно противостоит «единичному», «частное» – «общему» и т.д.
Диалектики в собственном смысле слова – даже в гегелевском смысле, – как опосредования противоположностей внутри единства, – в пределах «сферы нужды и рассудка» Гегель не открывает. Она раскрывается лишь по выходе за пределы собственно политической экономии – в спекулятивно-философском рассмотрении предмета, в его изображении в качестве преходящей ступени развития понятия «свободы», а эмпирически – в сфере государственности, в сфере права.
В связи с этим Гегель и задачу политической экономии сводит к чрезвычайно узким пределам, видя ее в том, чтобы отыскивать в бесконечном многообразии переплетающихся экономических явлений «некоторые простые принципы предмета, действующий в нем, управляющий им рассудок» 3, простые количественно-качественные соотношения, обнаруживающиеся в совокупном движении товарных масс, во взаимообусловленности различных отраслей труда и соответствующих им потребностей и т.д., – т.е. разделяет всю ограниченность представлений экономистов о предмете, задачах и методе исследования экономической действительности.
О собственном, имманентном развитии экономики, о раскрытии внутреннего источника ее движения, внутренних противоречий ее развития – о реальной диалектике экономического развития – с точки зрения гегелевской теории познания речи вообще не может идти.
Отношение Маркса к проблемам политической экономии с самого начала прямо противоположно. Маркс сталкивается с проблемами этой науки на пути исследования предреволюционной социально-политической обстановки в Германии, в ходе критики насквозь прогнившей феодально-сословной государственности с позиций революционного демократизма.
Рассматривая пролетариат вначале лишь как наиболее радикальное и решительное крыло революционной демократии, Маркс наталкивается на проблему «теоретической ценности» коммунистических идей, коммунистических требований пролетариата к обществу.
Вначале проблема частной собственности и коммунизма как теоретической доктрины, базирующейся на принципе отрицания частной собственности, воспринимается Марксом как проблема развития «самосознания». Вопрос ставится перед ним в такой форме – является ли «частная собственность» атрибутивным принципом самосознания или же только его преходящей формой, и насколько поэтому коммунизм «теоретически правомерен», насколько он может быть истолкован в качестве законного продукта развития самосознания.
Изобразить коммунистические идеи в качестве законного вывода, продукта развития «самосознания» оказалось делом нетрудным – это несколько ранее Маркса проделал М. Гесс.
К критическому анализу политической экономии Маркс обращается вначале также с целью исследовать содержание этой науки с точки зрения обоснованности ее фундаментальной, исходной предпосылки – «частной собственности», понимаемой еще в качестве правовой категории, категории «самосознания».
Но уже в ходе исследования Маркс убеждается в полной невозможности решить теоретический спор между системой взглядов, основывающейся на частной собственности – «национальной экономией», – и коммунизмом, как системой взглядов, развитой из прямо противоположной основы – на чисто «теоретической» почве, т.е. на почве выяснения того, какая из этих «систем» ценнее «теоретически», какая из них «логичнее» вытекает из развития «самосознания».
Именно исследование проблем политической экономии, к которому Маркс приступил в начале 1844 года в Париже, а затем в Брюсселе, и оказалось тем реальным путем, который привел Маркса к выводу о необходимости искать основу и разгадку как социалистических доктрин, так и системы буржуазной экономии не в развитии самосознания, а в условиях производства материальной жизни, тем путем, которым Маркс пришел к «основной идее своей системы – идее общественных отношений производства» 4.
В ходе критики буржуазной теоретической экономии окончательно складываются и основы диалектико-материалистической теории познания, прямо противоположной гегелевской логике. Благодаря этому раскрывается тот факт, что фейербаховская критика гегелевского учения о развитии познания оставляет нетронутыми, идеалистически истолкованными как раз наиболее существенные проблемы научного познания – проблемы его развития и связи последнего с целесообразной активной деятельностью человека в мире, с процессом «самопорождения человека» 5.
Эта проблема со всей остротой вырастала перед Марксом в ходе критики теоретических построений буржуазных экономистов.
Маркс с самого начала вскрывает ту внутреннюю органическую связь, которая существует между теорией политической экономии, определяемой им вслед за Энгельсом как «науки об обогащении», и «точкой зрения частного собственника».
Критика Маркса с самого начала ведется не с точки зрения имманентно-логического анализа теоретических построений экономистов, не на пути разоблачения логической несостоятельности их теорий. Напротив, Маркс указывает, что – если оставаться при исходной точке зрения экономистов – признании частной собственности в качестве атрибутивного свойства человеческой природы, – то все основные выводы Рикардо, этого наиболее последовательного буржуазного экономиста, пришлось бы принять как научные, правильные, логически правомерные.
Теоретическая ограниченность буржуазной политической экономии понимается Марксом как неизбежное следствие ограниченности того «угла зрения», под которым в ней рассматривается экономическая действительность. Маркс показывает в деталях, как эта исходная точка зрения определяет все рассуждения экономистов, служит для них везде критерием логического расчленения предмета, критерием различения существенного от несущественного, случайного от необходимого, теоретически «интересного» от теоретически безразличного.
Маркс, например, показывает, что различение между «валовым» и чистым доходом, которым «только и занимается политическая экономия», выступает как существенное различие в предмете только в том случае, если предмет рассматривается с точки зрения «отдельного лица», «частного собственника», буржуа, – но вообще не имеет смысла, вообще стирается, исчезает, если предмет рассматривается «с точки зрения нации», понимаемой как целостный производящий и потребляющий весь свой продукт организм 6.
Перед самим Марксом это обстоятельство, естественно, ставило проблему выбора такой точки зрения, которая обеспечивает подлинно объективное, научное понимание предмета.
В 1844 году Маркс определяет свою точку зрения как точку зрения «реального гуманизма». Но это, разумеется, не значит, что Маркс подвергает критике буржуазную политическую экономию и ее реальный прообраз с точки зрения их соответствия или несоответствия некоторому идеальному представлению об «истинной природе человека», некоторому философско-этическому идеалу. На подобную «точку зрения» Маркс не вставал никогда.
«Точка зрения реального гуманизма» есть не что иное, как слабое, неточное, еще неясно осознанное описание точки зрения пролетариата, как основной производительной силы общества.
«Человек», «родовая сущность человека» для Маркса уже здесь тождественна совокупности развивающихся производительных сил общества, «активных сущностных сил рода», как выражается еще здесь Маркс.
Поэтому критика с позиций реального гуманизма объективно означала еще не оформившееся понимание того факта, что производительные силы общественного человека («природа человека») переросли частнособственническую форму организации общественных отношений, общественных условий своего развития.
Но открыто, ясно и сознательно Маркс смог сформулировать свою точку зрения в теории как точку зрения пролетариата лишь после той всесторонней критики созерцательно-метафизической ограниченности старого материализма, которую он проделал в течение 1845 года.
В глазах Фейербаха – этого классического представителя созерцательно-материалистической гносеологии – стать в теории на «точку зрения человеческой потребности», «практического отношения к предмету» – было бы чем-то прямо противоречащим задаче науки, задаче «теоретического» рассмотрения предмета таким, каков он есть сам по себе, независимо от какого бы то ни было отношения к человеческим субъективным потребностям, целям и желаниям.
Маркс в «Немецкой идеологии» и в «Тезисах о Фейербахе» подытожил уже вполне четко результаты своей критики этой концепции, критики, исходные моменты которой имеются уже в «Философско-экономических рукописях», показал, что подобное противопоставление «теоретического» и «практического» взгляда на предмет познания основывается на чрезвычайно узком понимании практики.
Усматривая самое «сущность человека» в постоянном процессе «самопорождения», т.е. в постоянном развитии «активных сущностных сил», производительных способностей, способов приспособления предметов внешней природы к потребностям человека путем изменения форм природы и соответствующих этим производительным силам общественных потребностей, Маркс по сути дела уже в 1844 году преодолевает узкие рамки антропологического взгляда на природу человеческого рода.
Человек в этом понимании «становится тем универсальнее, чем универсальнее та сфера природы, которой он живет», чем богаче развитые им активные производительные способности и соответствующие им потребности. Процесс «жизни рода» предстает как процесс производства человеком своей собственно материальной жизни, в котором человек изменяет природу в соответствии с «ее собственной внутренней мерой» 7.
Практическое отношение человека к природе в этом понимании утрачивает, как выражается Маркс, «свой эгоистический характер», т.е. реальные общественные потребности имеют смысл и могут быть удовлетворены лишь в том случае, если способ их деятельного удовлетворения соответствует «внутренней мере» того предмета, в котором, в изменении которого эта потребность удовлетворяется.
Поэтому всегда и везде наличие неудовлетворенных общественных потребностей указывает на то, что наличные способы их деятельного удовлетворения «не соответствуют внутренней мере» предмета, указывают науке ее задачу – раскрыть эту «меру», чтобы в соответствии с нею построить способы действий.
Поэтому рассмотрение предмета с точки зрения «практической потребности» уже не только не противоречит в глазах Маркса задаче «теоретического» познания, но и оказывается той единственной «точкой зрения», с высоты которой только и открывается перспектива подлинно «объективного познания», действительного теоретического познания, точкой зрения, соответствующей внутренней природе, «мере» предмета.
Наука рассматривается Марксом как особая отрасль разделения общественного труда, которая, как таковая, подчинена в своем развитии законам развития общественного организма в целом. Именно развитие последнего ставит перед теоретиком объективно обусловленные цели исследования и одновременно предоставляет ему его материал. «Даже предметы простой чувственной достоверности даны ему [т.е. Фейербаху] только благодаря общественному развитию, благодаря промышленности и торговым сношениям» 8.
Установив тот факт, что развитие науки, теоретического рассмотрения, всегда управляется потребностями общественного развития, потребностями прогресса производительной силы общества, Маркс открыто и уже вполне сознательно становится в теории на точку зрения «революционно-практической деятельности», т.е. деятельности, направленной на преобразование существующих способов удовлетворения общественных потребностей, на создание новых способов деятельного удовлетворения потребностей, новых производительных способностей, сил человека, на расширение «той сферы природы, которой он [человек] живет».
И поскольку, как уже здесь устанавливает Маркс, общественные потребности выступают до сих пор в антагонистической форме, в классовой форме, и поэтому с интересами объективного познания предмета совпадают всегда потребности именно такого класса, который оказывается неудовлетворенным в рамках существующих способов деятельности, Маркс и становится в теоретическом анализе общественно-производственных отношений на «точку зрения пролетариата».
Точка зрения революционно-практической деятельности впервые в истории философии увязывается внутренне, органически с точкой зрения теоретического рассмотрения.
Органическое единство теории и практики становится отличительной чертой новой, диалектико-материалистической гносеологии. И это обусловливает собою тот факт, что с 1846 года Маркс выходит и в области политической экономии на совершенно новые пути исследования, на которые до него эта наука не вступала, или, если стихийно, на ощупь и натыкалась, то тут же растерянно пятилась назад и хоронила свои действительно объективно-истинные открытия, омертвляла их в метафизически застывших формулах.
С 1846 года политическая экономия впервые начинает развиваться на основе диалектико-материалистического взгляда как на предмет познания, так и на природу самого научного познания, на диалектически противоречивый характер отношения познания и предмета, и на основе философски грамотного (а не стихийного) оперирования категориями, абстракциями, выражающими в своей совокупности объективную структуру предмета.
Короче говоря, политическая экономия впервые начинает развиваться на основе сознательного применения диалектики как теории познания, как метода научного анализа, что оказывается одинаково плодотворным как для политической экономии, так и для самой теории познания, самого метода, самой диалектики.
Цель исследования экономической действительности формулируется Марксом в соответствии с требованиями диалектико-материалистической теории познания, как выяснение тех объективных, не зависящих от воли и сознания людей условий, внутри которых совершается процесс общественного производства материальной жизни общества, тех объективных общественно-производственных отношений, которые он сам, своим же собственным развитием и создает, формирует.
Предмет политической экономии выступает, с этой точки зрения, как совокупность объективных условий революционно-практической деятельности пролетариата, условий, порождающих самое эту деятельность, определяющих ее цели и средства, и одновременно являющихся ее предметом, предметом революционно-практического преобразования.
С этой материалистически обоснованной точки зрения предмет политической экономии впервые открывал перед наукой свои наиболее «существенные определения», всеобщую объективную основу всех своих частных проявлений, в анализе которых запуталась как буржуазная теоретическая экономия, так и ее антипод – социалистическая критика.
С другой стороны, наука политической экономии впервые превращалась в подлинную революционную силу, в подлинный «рычаг истории». Наука вооружила пролетариат умением уверенно ориентироваться среди объективных условий развертывания своей борьбы против частной собственности.
Исходя из этого представления о задачах, сущности и роли науки в развитии общественной жизни, Маркс и приступает в 1857 г. к анализу внутренних закономерностей развития науки как особой формы сознания, как особой сферы разделения общественного труда.
1 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XXV, с. 525.
2 Там же, т. XI, ч. 2, с. 358.
3 Гегель Г.В.Ф. Сочинения, т. VII, с. 217.
4 Ленин В.И. Философские тетради, с. 34.
5 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. III, с. 639.
6 MEGA, 1-te Abt., B. III, SS. 514-515 [Замечания Маркса к «выпискам из экономистов»].
7 См. статью «Отчужденный труд» (MEGA, 1-te Abt., B. III. SS. 81-94).
8 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. IV, с. 33-34.
