Диалектическое и эклектически-эмпирическое
понимание всесторонности рассмотренияЕсли говорится, что требование всесторонности учета всех фактов, всех моментов взаимодействия только и может обеспечить подлинно конкретное познание, то это верно и справедливо лишь при том условии, что само требование «всесторонности» понимается действительно диалектически. Этот пункт важен по той причине, что именно [77] на этом требовании чаще и охотнее всего спекулирует одна из антинаучных форм мышления – ползучий эмпиризм, маскирующийся под теоретическое мышление.
Гениальный мастер революционной диалектики Ленин не раз вслед за Марксом предостерегал от смешения диалектического понимания конкретности с эклектической пародией на него, тем более, что такое смешение часто приобретает прямой политический смысл.
«При подделке марксизма под оппортунизм подделка эклектицизма под диалектику легче всего обманывает массы, дает кажущееся удовлетворение, якобы учитывает все стороны процесса, все тенденции развития, все противоречивые влияния и проч., а на деле не дает никакого цельного и революционного понимания процесса общественного развития» 1.
Ясно, что эти слова относятся не только к процессу общественного развития, но и к любой области познания и деятельности, и заключают в себе, тем самым, всеобщее, логическое требование.
Одним из самых распространенных аргументов, применяемых врагами научного коммунизма в борьбе против теории Маркса – Энгельса – Ленина, является обвинение этой теории и вытекающей из нее политической линии в «упрямой односторонности», в «отвлеченности», в «отсутствии гибкости» и т.д.
Характернейшим образчиком эклектической фальсификации диалектики является оппортунистическая позиция Бухарина в ходе известной дискуссии о профсоюзах на X съезде партии. Пытаясь стать в позу арбитра в споре между партией и группой Троцкого, Бухарин старался эту позу философски обосновать. Развивая аргументацию против межеумочной бухаринской позиции, Ленин блестяще показал глубокую сущность диалектического понимания конкретности истины. Для логики как науки эта история весьма поучительна.
Кратко напомним читателю обстоятельства, внутри которых возник этот философский спор. Речь шла о принципах политики партии в отношении профессиональных союзов. Позиция партии по этому вопросу, изложенная [78] в ряде документов, сводилась к следующему: профсоюзы есть прежде всего «школа коммунизма». В этой краткой формуле подразумевалось, что профсоюзы по их месту и роли в системе диктатуры пролетариата представляют собой массовую организацию, назначением которой является воспитание и просвещение масс в коммунистическом духе, подготовка масс к сознательному участию в управлении народным хозяйством. Против этого понимания Троцкий и выставил свою платформу, рассматривая профсоюзы прежде всего как «административно-технический аппарат управления производством». Сталкивались две резко очерченные позиции, две политические линии – ленинская политика партии и левацкая политика троцкизма, знаменитая политика «завинчивания гаек».
В этих условиях Бухарин и совершил экскурс в область философии, стараясь найти в ней обоснование своей политической позиции, – позиции, якобы «примиряющей» столкнувшиеся крайности.
Если формула ленинской партии определяет профсоюзы как «школу коммунизма», а формула Троцкого – как «административно-технический аппарат управления», то Бухарин рассуждал так:
«Я не вижу никаких логических оснований, которые бы доказывали, что верно не первое и не второе: верны оба эти положения и соединение этих обоих положений».
Ленин резко осудил это «логическое» рассуждение: «Т. Бухарин говорит о “логических” основаниях. Все его рассуждение показывает, что он – может быть бессознательно – стоит здесь на точке зрения логики формальной или схоластической, а не логики диалектической или марксистской» 2.
Взяв самый простой пример, полемически выставленный Бухариным, Ленин на этом примере блестяще показал отличие диалектического понимания «всесторонности рассмотрения» от эклектического его варианта.
«Логическое рассуждение» по типу «с одной стороны, с другой стороны», рассуждение, выхватывающее более или менее случайно различные стороны предмета и [79] ставящее их в связь опять-таки более или менее случайную, Ленин справедливо высмеивает, как рассуждение в духе школьной формальной логики.
«Стакан есть, бесспорно, и стеклянный цилиндр и инструмент для питья. Но стакан имеет не только эти два свойства или качества или стороны, а бесконечное количество других свойств, качеств, сторон, взаимоотношений и «опосредствований» со всем остальным миром. Стакан есть тяжелый предмет, который может быть инструментом для бросания. Стакан может служить как пресс-папье и как помещение для пойманной бабочки, стакан может иметь ценность, как предмет с художественной резьбой или рисунком, совершенно независимо от того, годен ли он для питья, сделан ли он из стекла, является ли форма его цилиндрической или не совсем, и так далее и тому подобное» 3.
Рассуждение, скользящее от одного абстрактно-одностороннего определения предмета к другому столь же абстрактно-одностороннему, есть путь бесконечный и не ведущий ни к чему определенному. Если бы партия рассуждала о профсоюзах по этому принципу, то не могло бы быть и речи ни о какой принципиальной научно-продуманной политической линии. Это было бы равнозначно полному отказу от теоретического отношения к вещам вообще.
Позиция партии, четко выраженная Лениным, вовсе не отрицает того обстоятельства, что профсоюзы в разных общественных условиях, на разных фазах развития общества могут играть различную роль, служить разным целям, соответственно чему могут, разумеется, изменяться и формы их организации и методы работы и т.д.
Однако конкретная постановка вопроса, исходящая из понимания той роли, которую объективно – независимо от чьих-либо желании и устремлений – играют и могут играть профсоюзы в системе органов диктатуры пролетариата в период перехода от капитализма к коммунизму, приводит к выводу, что профсоюзы не «с одной стороны то, с другой стороны другое», а со всех сторон есть школа, и только школа коммунизма, школа объединения, школа [80] солидарности, школа защиты пролетариатом своих интересов, школа хозяйничанья, школа управления 4.
Это Ленин подчеркивает специально, указывая, что в споре с той неправильной платформой, которую выдвинул Троцкий, профсоюзы приходится рассматривать как школу и никак иначе. Ибо в этом и только в этом заключается их объективная роль, их цель, диктуемая их местом в системе диктатуры пролетариата.
И если кто-либо использует стакан не по назначению, – не в качестве стакана, а в качестве инструмента для бросания, – то в этом большой беды нет. Но если дело касается такого «предмета», как профессиональные союзы, то это может кончиться весьма большой бедой. Поэтому-то партия так остро и реагировала на платформу Троцкого, согласно которой профсоюзы есть «административно-технический аппарат управления производством», и на бухаринскую попытку оправдать это понимание хотя бы в качестве «одностороннего».
Ленин отстаивает тезис, что это понимание нельзя принимать ни в качестве исчерпывающего определения, ни в качестве абстрактно-одностороннего определения существа профсоюзов.
Конкретно-историческая роль, цель и место профсоюзов в системе органов пролетарской диктатуры выражается только партийной позицией: профсоюзы со всех сторон, с какой ни посмотри, есть школа. Все остальные определения суть производные от этого основного, главного, определяющего. Это определение выражает то, в чем состоит специфическая природа профсоюзов, то, благодаря чему они и могут играть свою роль как орган пролетарской диктатуры рядом с партией, рядом с государством и в тесном взаимодействии с ними.
Поэтому-то Ленин, продолжая ироническую аналогию со стаканом, и определяет позицию Троцкого, как позицию человека, который хочет использовать стакан по его действительному назначению, – как инструмент для питья, – однако, желая, чтобы этот стакан был без дна». Рассматривая профсоюзы как инструмент диктатуры пролетариата, Троцкий, тем не менее, отрицает как раз то, благодаря чему они только и могут выполнять свою [81] специфическую, отличающуюся от роли государства, необходимую роль: «У Троцкого платформа состоит из того, что стакан есть инструмент для питья, тогда как у данного стакана дна не оказалось» 5.
Позицию же Бухарина Ленин расценивает как мертвую бессодержательную эклектику, т.е. как бессмысленное перечисление одного абстрактного определения предмета за другим, перечисление, ни на чем конкретном не останавливающееся и ни к чему не ведущее, только дезориентирующее партию.
Обеим этим платформам Ленин противопоставляет четкую принципиальную и конкретную установку партии: профсоюзы есть инструмент коммунистического воспитания широких трудящихся масс, школа коммунистического объединения, солидарности, защиты интересов пролетариата от бюрократических элементов в государственных органах, школа хозяйничанья и управления, есть инструмент, с помощью которого трудящиеся превращаются в сознательных строителей коммунизма.
В этом конкретном определении выражена объективная роль профсоюзов в системе организаций, осуществляющих коммунистическое преобразование общества, т.е. их сущность и природа, не зависящая от чьих-либо капризов или субъективных целей.
Эклектика, всегда служившая методологией оппортунизма и ревизионизма, кичится своей любовью к всестороннему рассмотрению. Эклектик охотно рассуждает на тему о том, что всякая «односторонность вредна», что нужно учитывать и то, и это, и пятое и десятое. Но в его устах требование всесторонности рассмотрения превращается в орудие борьбы с диалектикой, с принципом конкретности в ее действительном значении.
Путь к конкретному теоретическому пониманию здесь подменяется нескончаемым блужданием от одной абстракции к другой такой же абстракции. Вместо того чтобы от абстрактного идти к конкретному, эклектик передвигается от абстрактного к абстрактному же. А это занятие столь же несложное, сколь и бесплодное.
Нетрудно это потому, что любой самый незначительный и «ничтожный» предмет обладает в реальности [82] актуально бесконечным количеством сторон, связей со всем окружающим его миром. В каждой капле воды отражается всё богатство вселенной. Даже бузина в огороде через миллиарды опосредующих звеньев связана с дядькой в Киеве, даже насморк Наполеона был «фактором Бородинского сражения». И если понять требование конкретности анализа как требование абсолютного учета всех без исключения эмпирических подробностей, деталей и обстоятельств, так или иначе связанных с исследуемым предметом, то конкретность окажется (как и любая категория, если ее толковать метафизически) лишь голой абстракцией, лишь некоторым недосягаемым идеалом, существующим в фантазии, но никогда не реализуемым в действительном познании. Теоретик же, исповедующий такое понимание конкретности, попадает в положение метерлинковского героя, гонящегося за синей птицей, которая перестает быть синей тотчас, как он ее схватывает.
И здесь, в проблеме отношения абстрактного к конкретному, метафизика оказывается тем мостиком, по которому мысль неизбежно приходит к агностицизму и, в конечном счете, к ликвидации теории как таковой, к представлению о том, что теория навсегда обречена вращаться в сфере более или менее субъективных абстракций и никогда не улавливает объективной конкретности.
Метафизическое понимание конкретности, как абсолютно полного учета всех эмпирически наличных обстоятельств, неизбежно делает исповедующего его человека очень податливым к аргументации субъективных идеалистов и агностиков.
Аргумент «от бесконечной сложности и запутанности» окружающего мира», это, пожалуй, самый ходовой дежурный аргумент современной буржуазной философии против марксистско-ленинской теории общественного развития. Основоположник экзистенциализма Карл Ясперс прямо начинает свою атаку на марксизм с заявления, что вся теория Маркса основывается «на вере в единое» и имеет характер «тотального воззрения». Эта вера, вера в то, что мышление может охватить свой предмет во всей совокупности его необходимых сторон, постигать его как «единство во многообразии», есть, дескать, устаревший философский предрассудок, от которого «современная наука» отказалась. «Современная наука в [83] противовес единой марксистской науке партикулярна» 6, – вещает Ясперс, – она давно отринула от себя гордыню и смирилась с тем, что ей доступны только «частности». «Единство знания» – по Ясперсу – это недостижимый идеал, миф.
Ясперс достаточно откровенно высказывает причину своей неприязни к «тотальному воззрению Маркса»: его раздражает и «единство теории», и «единство теории с практикой», и именно с практикой коммунистического преобразования мира: «Политика, базирующаяся на таком понимании, полагает, что она в силах делать всё то, чего не могла предшествующая политика. Поскольку она обладает тотальным воззрением на историю, постольку она мнит себя способной разрабатывать и осуществлять тотальное планирование» 7.
Ясперсу вторит и его французский единомышленник Анри Ниль. Диалектико-материалистическое понимание конкретности его не устраивает по той же причине: «Будь то в гегелевской, будь то в марксистской форме, диалектика основывается на возможности для человека охватывать мыслью тотальность существования», и потому с неизбежностью «превращается в религию плана» 8.
В ненависти к плану, к признанию возможности предвидеть, планировать и обеспечивать единство практических (прежде всего, разумеется, политических) действии людей и заключен главный мотив экзистенциалистских атак на «единство» («тотальность») учения Маркса. Собственно говоря, это не философия, а просто эмоции частного собственника, переведенные на язык философской терминологии. В беспланово-анархической стихии товарно-капиталистического общества он чувствует себя как рыба в воде. Какое дело Ясперсу и Нилю до того факта, что «единство существования» реализуется и здесь, правда, без плана, без сознательного намерения, но зато насильно, вопреки воле и сознанию, через кризисы, через войны, – через все те способы, которыми [84] старается утвердить свое «тотальное» господство современный капитализм?
Против этой, вполне реальной «тотальности», обрисованной Марксом и Лениным во всей ее неприглядности, экзистенциалисты не спорят. Они стараются убедить, что такой «тотальности» вообще нет, что это – только иллюзия, только «мнимое знание», форма которого заимствована, де, у Гегеля, а затем насильственно наложена «на специфически-современное содержание».
Здесь что ни слово, то ложь. Конкретность теории (которую Ясперс и Ниль в явно нечистых целях предпочитают именовать грозно звучащим словечком «тотальность») в понимании Маркса и Ленина как раз враждебна и чужда какому бы то ни было «наложению формы знания» на материал, на реальное многообразие явлений.
Конкретность мышления заключается именно в том, чтобы «...установить такой фундамент из точных и бесспорных фактов, на который можно бы было опираться, с которым можно было бы сопоставлять любое из тех «общих» или «примерных» рассуждений, которыми так безмерно злоупотребляют в некоторых странах в наши дни» 9.
Точно установленные факты, бесспорные факты в их собственной совокупной связи, факты, взятые в целом, в их конкретно-исторической обусловленности, – вот на чем прежде всего настаивает Ленин, раскрывая марксистский принцип «конкретности мышления». Весь смысл этого принципа как раз и заключается в том, что «...необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения...» 10.
На этот принцип Ясперс и нападает, возводя в добродетель «партикулярный» характер, присущий якобы «современной науке», то есть ту самую манеру произвольно выхватывать факты и фактики из их объективной взаимосвязи, чтобы затем истолковывать их вне связи, вне целого, вне их взаимозависимости, которая крайне характерна для буржуазной мысли наших дней.
Вот еще одна тирада подобного сорта: [85] «Действительность в высшей степени сложна и запутана. Ни мысль, ни эмпирический опыт не в состоянии охватить действительность в ее единстве и совокупности. Тотальную действительность мы можем только переживать» 11.
Что же касается «познания», то рассуждают так:
«Всякое мыслящее познание бесконечной действительности конечным человеческим духом покоится на молчаливой предпосылке, что лишь конечная часть таковой образует предмет научного понимания, что только она должна считаться “существенной”, в смысле “познавательно-ценной”» 12. Но вопрос о том, чем мы должны интересоваться, а что можем игнорировать, что «ценно», а что нет – «это вопрос о ценности, и потому может быть решен только на основании субъективных оценок» 13.
Иными словами, «предметом науки» никогда не может стать объективно (на объективном основании) очерченное «целое», а только «партикулярная» область фактов, границы которой каждый ученый волен прочерчивать там, где ему заблагорассудится.
«Выбор всегда необходимо субъективен. Это – забота отдельного представителя науки – делать выбор. Никто тут не может ему что бы то ни было предписывать, даже хотя бы рекомендовать. Ибо выбор всегда связан с ценностью, а ценность доказать нельзя» 14.
Если речь идет о «предмете» политической экономии, то этот взгляд оборачивается так: предмет политической экономии – «это область интересов всех тех, кто либо сам себя называет экономистом, либо назван так другими» 15. В состав предмета политэкономии, таким образом, надо включать все то, что под этим названием принято иметь в виду среди «всех образованных людей».
«Единство объекта» – это не логическая структура [86] проблем; это – мысленная связь проблем, составляющих область труда некоторой науки» 16.
Этот букет набран из сочинений самых разных авторов: здесь и современные буржуазные экономисты, и философы-экзистенциалисты, и неопозитивисты, и представители так называемой «социологии знания». Во многом они расходятся между собой. Однако против материалистического понимания «конкретности знания» они выступают дружным и единым фронтом. И ход рассуждения везде одинаков: поскольку никакое «единое целое» нельзя охватить мыслью в силу его бесконечной сложности, постольку надо удовлетвориться «партикулярным знанием», более или менее произвольно выделенными группами фактов и фактиков.
«В области явлений общественных нет приема более распространенного и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры» 17, – отмечал Ленин. Этот жульнический прием современная буржуазная философия и возводит в добродетель. Конечно, подбирать примеры и фактики под заранее и совершенно бездоказательно выставленный тезис о «ценности» легче, чем исследовать факты с такой тщательностью, как исследовал их Маркс, более двадцати пяти лет собиравший материалы для «Капитала». Но наука не может руководствоваться принципом «легкости» или «экономии умственных усилий». Наука – тяжелый труд. И ее высшим принципом навсегда останется принцип конкретности знания и истины.
1 Ленин В.И. Сочинения, т. 25, с. 372.
2 Там же, т. 32, с. 71.
3 Там же, с. 71-72.
4 Там же, с. 74-75.
5 Там же, т. 32, с. 78.
6 Jaspers К. Vernunft und Widervernunft in unserer Zeit. München, S. 14.
7 Ibid., S. 15.
8 Niel, Н. La dialectique de Hegel et la dialectique marxiste. Paris, 1956, p. 235.
9 Ленин В.И. Сочинения, т. 23, с. 286.
10 Там же.
11 Vito F. Bemerkungen über grundlegende Fragen der Wirtscaftstheorie. Jahrbücher für Nationalökonomie und Statistik. B. 153, Heft 3/4; 1941. Verlag von J. Fischer, Jena, S. 332.
12 Weber M. Gesammelte Aufsätze zur Wissenschaftslehre. Tübingen, 1957, S. 171.
13 Weber M. Gesammelte Aufsätze zur Soziologie und Sozialpolitik. Tübingen, 1924, S. 420.
14 Tagwerker H. Beitrage zur Methode und Erkenntniß in der theoretischen Nationalökonomie. Wien, 1957, S. 43.
15 Cannan E. Der wirtschaftliche Wohlstand. Sammlung Dalp, B. XII. Berlin, 1948, S. 5.
16 Tagwerker H. Beitrage zur Methode, S. 28.
17 Ленин В.И. Сочинения, т. 23, с. 286.
