|
Сказка – ложь, да в ней – намёк
|
В чем же мораль сей басни? Что это, очередная попытка запугать
Адам Адамыча мрачными перспективами, которыми будто бы чревато развитие кибернетики,
предпринятая злокозненным врагом кибернетического прогресса?
Очевидно, нет, ибо, во-первых, автор этих строк всецело за кибернетический,
как, впрочем, и любой другой, прогресс, а во-вторых, можно было бы, наверное,
измыслить кошмар и покошмарнее, хотя и нелегко состязаться здесь с десятками
талантливых писателей-фантастов, усердно разрабатывающих в последние годы подобный
сюжет. Дело, впрочем, вовсе даже и не в кибернетике. Известная фантастическая
драма Карела Чапека «РУР», по ходу действия которой армия бездушных «роботов»
поднимает восстание против человечества и одерживает над ним полную победу, была
написана задолго до того, как мир вообще услышал про кибернетику. А еще раньше
поэт М. Волошин написал такие строки: [29]
Как нет изобретателя, который,
Чертя машину, ею не мечтал
Облагодетельствовать человека,
Так нет машины, не принесшей в мир
Тягчайшей нищеты
И новых видов рабства...
Односторонняя оценка машины поэтом не случайна. Ведь горький опыт
давно – и до, и независимо от всякой кибернетики – научил людей, что любое гениальное
открытие, любое изобретение и техническое новшество могут быть одинаково успешно
использованы и на благо человеку, и во вред ему.
«Открытие цепных атомных реакций, – писал Альберт Эйнштейн, – так
же мало грозит человечеству уничтожением, как изобретение спичек; нужно только
сделать все для устранения возможности злоупотребления этим средством... Освобождение
атомной энергии не создает новой проблемы, но делает более настоятельным разрешение
старой проблемы». То же самое можно повторить и по отношению к кибернетике. Так
что страхи перед опасностями, которыми грозит человеку «машина», обязаны своим
возникновением вовсе не кибернетике как таковой. Кибернетическая техника в этом
отношении ровно ничем не отличается от любой другой техники, и даже просто от
привязанного к палке булыжника, с помощью которого наши малоразвитые предки могли
одинаково хорошо и добывать себе пропитание, и проламывать череп ближнему.
Поэтому вовсе не «влияние некоторых фантастических сочинений» порождает
у людей опасения перед возможными последствиями развития техники и вовсе не «бессмысленная
психологическая рутина» мешает им предаваться розовому оптимизму по поводу обещаний
осчастливить мир изобретением [30] машины умнее и сильнее любого живого человека.
У таких опасений куда более резонные основания. Просто-напросто люди, живущие
на нашей грешной земле, понимают, что кроме добрых намерений изобретателей существует
еще и упрямая действительность – реальное человеческое общество (социалистическая
и капиталистическая системы с их противоположными интересами и устремлениями),
вынужденное решать вполне реальные, а не фантастические проблемы.
Речь, следовательно, идет вовсе не о том, чтобы запугивать людей
грядущими кибернетическими или какими-нибудь еще техническими чудищами, и не
о том, что может, а чего не может кибернетика. Допустим, что она может сделать
все, чего мы от нее пожелаем получить. Тем более важно подумать и как можно точнее
сформулировать, чего именно мы от нее хотим, чтобы потом не рвать на себе волосы
и не говорить, что нас неправильно поняли.
И постараемся по мере сил оставаться на почве твердо установленных
фактов, избегая рассуждать о том, что «может быть», а «чего не может быть никогда».
Будем рассуждать о том, что есть.
А есть – человек, способный, плохо ли, хорошо ли, мыслить. И есть
машина, мыслить пока что не умеющая. И есть проблема «Человек – Машина», которую
можно решать и которая действительно решается нынче на земном шаре по-разному
и в теории, и на практике. Решается, само собой понятно, людьми – с помощью или
без помощи машин. Проблема, которую кибернетическая техника не только не снимает
с повестки дня, но даже ставит еще острее.
Человек, имея дело с машиной, в действительности имеет дело с другим
человеком, с ее создателем и хозяином, и Машина – только посредник между [31]
людьми. Проблема «Человек – Машина», если покопаться в ней чуть поглубже, оказывается
на поверку проблемой отношения Человека к Человеку, или, как выразился бы философ
старой закалки, проблемой отношения Человека к самому себе, хотя отношения и
не прямого, а «опосредствованного» через Машину.
До этой истины люди докопались, однако, не сразу. Вначале им казалось,
что беды и разорение причиняет им именно Машина, и понадобилось ее разломать,
чтобы убедиться, что за ни в чем не повинной машиной прятался «машинист» – такой
же человек, как и они сами, – ее собственник, ее хозяин, Правда, урок отсюда
извлекли далеко не все, и наивное представление о Машине, как о злодее, сохранялось
еще столетия. И даже до сих пор многие люди проклинают Машину – «Демона Машинерии»,
– вместо того чтобы разглядеть сквозь грозный и непроницаемый для невооруженного
глаза образ лицо своего подлинного врага. Так возник миф о Машине-злодее, о Машине-демоне,
о Машине – враге человечества. Миф, который имеет и своих присяжных философов,
и своих бардов. Уже цитированный нами поэт восклицал:
Машина победила человека:
Был нужен раб, чтоб вытирать ей пот,
Чтоб умащать промежности елеем,
Кормить углем и принимать помет.
И стали ей тогда необходимы
Кишащий сгусток мускулов и воль,
Воспитанный в голодной дисциплине,
И жадный хам, продешевивший дух
За радости комфорта и мещанства...
Если бы поэт дожил до наших дней, он, наверное, очень сильно удивился
бы, услыхав, как люди спорят о том, поднимет или не поднимет Машина [32] грядущего
бунт против Человека, сможет она его поработить или не сможет... Зачем же ей
поднимать бунт против Человека, когда она уже давным-давно превратила его в своего
жалкого раба и лакея? Вопрос для поэта составляла как раз обратная перспектива:
сможет или не сможет Человек сбросить с себя ярмо позорного рабства? Сможет ли
он когда-нибудь стать умнее и сильнее Машины? Или будет деградировать и далее,
а Машина – становиться все совершеннее, эффективнее и оптимальнее, все хитрее
и могущественнее?
Что ответил бы кибернетик поэту?
Он, вероятно, стал бы здесь на нашу сторону и стал бы доказывать,
что вовсе не Машина сама по себе превращает одного Человека в Раба, воспитанного
в голодной дисциплине, а другого – в Жадного Хама, продавшего свое человеческое
достоинство за радости комфорта и мещанства; что Раба эксплуатирует вовсе не
Машина, а именно Жадный Хам с помощью машин, что виной всему – не бездушная и
бесчеловечная Машина, а бездушие и бесчеловечность отношений Человека к Человеку,
внутри которых Машина и в самом деле выступает как орудие выжимания пота и крови
из живого человека. Он стал бы доказывать вместе с нами, что надо не проклинать
и ломать Машину, а надо изменить способ отношений Человека к Человеку, который
превращает одного в безмозглого раба при машине, а другого – в бездушного, хотя
и неглупого, жадного хама-лакея, на свой лад прислуживающего Машине, хотя и думающего,
что Машина служит ему...
Тут кибернетик, конечно, был бы прав против поэта. Но он вынужден
был бы тем самым признать, что, если говорить не о туманных перспективах грядущего,
а о том, что есть, поэт нарисовал очень [33] верный и очень страшный образ, описал
совершенно реальное положение вещей, хотя объяснил его в своем описании превратно...
Ведь в науке, называемой «политическая экономия», этот образ имеет свой точный
эквивалент.
«Жадный Хам» называется в ней «владельцем капитала», «собственником
средств производства», а «раб, воспитанный в голодной дисциплине», определяется
как «владелец рабочей силы», как «наемный рабочий». Машина и тут и там называется
одинаково.
Однако политическая экономия объясняет, а не просто описывает фактическое
положение вещей. Она показывает, какая именно сила превращает одного человека
в раба, а другого – в хама при Машине. Не Машина, не сила Машины. Сила Рынка,
сила стихии купли-продажи, то есть такого способа отношений человека к человеку,
где живую плоть человека можно продавать и покупать, одалживать и брать в долг
как любую другую «вещь» – как кочан капусты, токарный станок, киловатт электроэнергии
или тонну урановой руды. Сила стихии товарно-денежных отношений, где человек
не только может, но и вынужден продавать самого себя, силу своих рук и своего
мозга другому человеку, хотя бы и на время, а не на всю жизнь, как в далекую
пору рабовладения.
Политическая экономия ясно показала, что если Человек продает себя,
свой мозг, свои руки и все остальные органы своего тела за деньги или за вещи
другому человеку, то он неизбежно становится Рабом этих денег и вещей, а поскольку
они принадлежат другому человеку, то – через вещи – лакеем этого другого человека.
А тогда, в итоге, получается уже совершенно логично и неизбежно та самая картина,
которую нарисовал поэт. В обществе, где [34] господствует частная собственность,
Человек становится полным Рабом вещей, живой труд попадает в подчинение труду
«мертвому», «овеществленному» в виде золотых монет, в виде домов, никелированных
холодильников, нейлоновых подштанников, чугунных колес, медных проводов, германиевых
полупроводников, бешено крутящихся лент конвейеров, недреманных очей телевизоров,
– словом, всех тех мудреных и немудреных устройств, которые только может изобрести
человеческий гений...
И получается, что уже не Человек трудится с помощью Машины, а,
наоборот, Машина работает с помощью Человека. Не Машина служит ему, а он прислуживает
Машине. Не Человек использует Машину, ее силу и мощь, а Машина использует Человека,
потребляя его живую плоть точно так же, как и любое другое сырье, а энергию его
рук, мозга и нервов – точно так же, как она потребляет электроэнергию или энергию
расщепленного атома.
Но ведь Машина-то остается Машиной и даже делается все более совершенной,
эффективной и оптимальной, все более хитроумной и могущественной, а Человек все
больше и больше утрачивает от своих человеческих достоинств, передавая свои способности,
одну за другой, Машине... Над этим постоянно бьется инженерная мысль.
Машина тем самым все больше и больше превращает Человека в свое
«говорящее орудие», в недостающую деталь своего механизма и заставляет его –
как и все другие детали – работать на полную катушку, на износ, до изнеможения.
И поскольку тысячи и тысячи отдельных машин связаны единством технологического
процесса в одну грандиозную Большую Машину, а Человек прислуживает лишь отдельному,
частному звену Машинерии, постольку он [35] реально (а вовсе не в фантазии) играет
роль «частичной детали частичной машины».
Иными словами, проблема состоит в том, чтобы Человеку возвратить
утраченную им власть над миром машин, чтобы превратить Человека в умного и сильного
Господина и Хозяина всего созданного им грандиозного, хитроумного и могучего
механизма современного машинного производства, чтобы Человека сделать умнее и
сильнее, чем Машина.
Почему мы пишем здесь Человек и Машина с заглавной буквы? Не потому,
что обозначаем этими терминами некоторые «определения», сконструированные нами
теоретические образы, отражающие то одинаковое, то абстрактно-общее, чем характеризуется
каждый отдельный человек и каждая отдельная машина. Нет, Человек здесь – реальное
современное человечество, то есть вся совокупность живых людей в их взаимных
отношениях друг к другу, – совокупность общественных отношений, завязавшихся
между ними по поводу производства. А Машина с большой буквы – опять-таки вся
совокупность созданных цивилизацией машин и механизмов, включая сюда даже и буржуазную
государственную машину.
В этом смысле «сделать Человека умнее и сильнее Машины» – означает
прежде всего разумно реорганизовать все взаимоотношения человека с человеком,
преобразовать общественные отношения между живыми людьми, между классами, изменить
способ отношений Человека к самому себе.
А эта проблема – отнюдь не морально-психологическая, какой она
иногда кажется, тем более – не техническая. Это, как показала политическая экономия,
проблема разделения труда, классовых противоположностей, проблема распределения
между людьми деятельных функций и способностей, [36] необходимых для того, чтобы
Большая Машина современного производства работала ритмично, без кризисных срывов,
без трагических неисправностей, в результате которых она вдруг начинает производить
бедствия вместо благодеяний...
Здесь, и только здесь – в сфере взаимных отношений между Человеком
и Человеком, завязывающихся по поводу и вокруг Машины, – лежит ключ к решению
проблемы, которая на первый взгляд кажется проблемой «Человек – Машина», то есть
проблемой отношения Человека к чему-то другому (к Машине), а не «к самому себе»,
если воспользоваться опять тем же старым философским оборотом речи.
Но тут мы сразу же сталкиваемся с возражением, продиктованным со
стороны того самого мифического представления, которое кратко и образно выражено
поэтом, – со стороны мифа о Машине-дьяволе. Не надо попусту пытаться изменить
отношения Человека к Человеку, завязавшиеся вокруг Машины, не надо производить
революцию в сфере общественных отношений, в сфере разделения труда, говорят нам
современные буржуазные сторонники этого мифа, это, дескать, ровно ничего не изменит,
и даже попросту невозможно. Почему? Да потому, что Машина по природе своей такова,
так уж она устроена, что люди вынуждены – если они хотят пустить ее в ход – поделить
между собою обязанности по ее обслуживанию именно так, как они и были некогда
поделены. А именно: один человек вынужден занять при ней место и должность «раба,
воспитанного в голодной дисциплине», а другой – должность «Жадного Хама». Такого
«разделения труда» требует, дескать, техническое устройство Машины. Машина-де
требует, чтобы одни люди стали «управителями», а другие – [37] «управляемыми»,
требует, чтобы умственный труд осуществляли одни, а физический – другие. Она
тем самым настоятельно требует, чтобы одни люди весь день и всю жизнь работали
«головой», а другие – «руками», и чтобы они постоянно тренировали только нужные
для этого органы своей живой индивидуальности, развивали бы их, забыв о прочих
органах.
Поэтому, дескать, именно Машина превращает одного человека в «мыслящий
мозг» (руки и ноги которого – необязательный придаток), другого – в сплошные
бицепсы, вовсе и не требующие развитого мозга. Третьего она превращает в Глазеющий
Глаз, четвертого – в Слышащее Ухо, пятого – в Вынюхивающий Нос, и так далее и
тому подобное. И само собою понятно, что Мыслящий Мозг на паучьих ножках будет
исполнять при Машине свои обязанности тем эффективнее и оптимальнее, чем меньше
он будет отвлекаться на другие, вовсе не требующиеся интересами его узкой специальности,
занятия. То же самое обязаны делать и Глаз, и Ухо, и Нос, и Руки, которым тоже
было бы полезно поделить свои обязанности между Правой и Левой, а затем перейти
к еще более дробной специализации по линии Мизинца и Указательного, и так далее.
Поэтому, полагают сторонники упомянутого мифического представления,
профессиональный кретинизм, связанный с максимальным развитием в живом человеке
лишь одной, узкоспециализированной способности и соответствующего ей органа тела,
– вовсе не беда и не проклятие Машинного Мира, а Идеал и Добродетель. А тот факт,
что все остальные органы живой индивидуальности, которыми наградила каждого человека
Матушка Природа, остаются недоразвитыми и даже могут вовсе отсохнуть, атрофироваться,
сделаться чем-то вроде аппендикса, – нас [38] волновать не должен. Это – нравится
нам или не нравится – неизбежная плата за эффективность и оптимальность функционирования
Большой Машины... Тот факт, что каждый живой человек рожден с мозгом, с руками,
с глазами, ушами и прочими органами, – просто-напросто показатель неразумной
расточительности Безмозглой Природы, ненаучности конструкции человеческого организма,
так сказать, архитектурное излишество...
И надо признать, что логика такой позиции совершенно железная,
математически-строгая, неумолимая и последовательная. Раз приняты основная предпосылка
и аксиома, то все остальное может спокойно вывести любая современная Электронно-Вычислительная
Машина. Каковы же предпосылка и аксиома такого мышления?
Представление, согласно которому Машина – Большая Машина, как совокупность
всех существующих и могущих появиться машин и машинок – есть высшая цель, то
есть самоцель истории развития человеческой цивилизации, науки и техники, теории
и практики. А Человек – живой человек, индивидуум – только средство, только живое
говорящее орудие, с помощью которого осуществляется эта великая всепоглощающая
цель. Средство, более или менее пригодное для осуществления цели, и не более.
В философии такая позиция с некоторых пор получила наименование
– технократическая идеология.
Что же она такое? Результат простого недомыслия? Бездушная теоретическая
конструкция нравственно-неразвитого интеллекта?
Увы, нет. Если бы это было так, то к приведенным рассуждениям можно
было бы относиться с иронией. К сожалению, технократическая идеология – совершенно
точное логически-теоретическое [39] отражение существующей еще на земном шаре
практики, теоретический рефлекс действительной формы отношений между Человеком
и Человеком, той самой формы, которую человечество либо радикально преобразует,
либо, если и не погибнет, то докатится до гораздо более кошмарных бедствий, чем
все те, которые ему уже довелось испытать, гораздо более страшных, чем все ужасы,
изобретенные авторами фантастических повестей и романов, ибо они будут реальными,
а не воображаемыми. Ведь Освенцим и Хиросима – образы гораздо более страшные,
чем любые пугательные фантазии, предназначенные для чтения в уютной квартире.
Машинное производство, превратившееся в самоцель, ставшее «производством
ради производства», к сожалению, вовсе не фантазия, не жупел, придуманный хулителями
технического прогресса. Это – реальный принцип организации реального производства
материальной жизни людей, называемой в науке КАПИТАЛИЗМОМ, принцип организации
системы отношений Человека к Человеку, основанный на законах Рынка, на законах
купли-продажи, на законе стоимости, как той высшей меры ценности и любой
вещи, и любого человека, с помощью которой определяется «выгодность» или «невыгодность»,
«эффективность» или «неэффективность» всего на свете, будь то Машина, ее продукт
или Человек. Для господствующего класса в этом обществе весь смысл деятельности
заключен в погоне за прибавочной стоимостью. А тогда и на человека приходится
смотреть точно так же, как на банку ваксы, прокатный стан, кочан капусты или
барана, – смотреть с точки зрения ответа на вопрос: «Сколько стоит?», чтобы потом
решать, куда выгоднее вкладывать деньги и усилия, – в живого человека (то есть
в его образование, [40] здоровье, в условия его быта и развития), или же – в
железо, полупроводники, счетно-вычислительные машины, чтобы получить поскорее
максимальный эффект в виде «продукта», то есть в виде вещей, измеряемых опять-таки
в тех же самых единицах, все той же мерой стоимости – деньгами: долларами, фунтами
или лирами.
Политическая экономия доказала, что пока отношения человека к человеку
«опосредствуются» и устанавливаются через «свободный» Рынок, через игру рыночных
цен, до тех пор в мире будет господствовать нелепый принцип «производства ради
производства», а живой человек будет играть незавидную роль детали этого производства.
И до тех самых пор «наиболее выгодным и оптимальным» способом использования
Человека в процессе Машинного Производства останется его использование в качестве
«частичной детали частичной машины», в качестве Мыслящего Мозга на паучьих ножках
и с паучьими ручками и даже вовсе без них, в качестве Безмозглой Руки, Подслушивающего
Уха, Бегающих Ног и тому подобных кошмарных образов. Иными словами, до тех самых
пор наиболее выгодным и эффективным способом «использования» Человека в процессе
Машинного Производства останется его использование в виде максимально узкого
(и потому максимально «совершенного» в своем роде) профессионала, в виде пожизненного
лакея или в виде пожизненного математика, в виде чиновника узкоспециализированного
ведомства или в виде логика...
Об этом-то и пытались мы рассказать в нашей сказке. Так что сказка
– совсем не про Машину, будь то кибернетическая, докибернетическая или сверхкибернетическая.
Она – про Человека, хотя Человеку [41] в этом сказочном мире вовсе места и нет.
И все-таки именно он является главным (и даже единственным) действующим лицом,
роль которого исполняют машины, распределившие между собой отдельные функции
и гримасы изображаемого ими персонажа.
Машины, правда, могут про это обстоятельство забыть, несмотря на
их удивительно совершенные запоминающие устройства, могут вообразить, что они
играют самих себя, и только самих себя, и что разыгрывается вся трагедия Машинного
Производства ради самого Машинного Производства. Могут и среди людей найтись
такие, которые впадут в ту же самую машинную иллюзию. «Человеки», которые вместо
того, чтобы на Машину смотреть глазами Человека и видеть в ней средство и орудие
Человеческой Разумной Воли, станут на Человека взирать с точки зрения интересов
Машины, Глазеющими Глазами Машины, и видеть поэтому в нем не живого человеческого
индивида, создателя и творца всего машинного мира, выпустившего – увы – бразды
управления машинным миром из своих слабых рук, а всего-навсего одну из возможных
машин, лишь деталь машинного мира.
Так что если сказка показалась заслуживающей внимания, если в этой
главе удалось показать, что мораль в басне есть, что кроме лжи сказка содержит
в себе все-таки еще и намек, и что намек относится к весьма серьезным вещам,
то придется пуститься в более продолжительное и, может быть, не такое веселое
плавание по морям и волнам научно-теоретической терминологии.
И поскольку басня наша, в отличие от большинства басен, имеет в
виду не отдельные бросающиеся в глаза недостатки, а представляет собой попытку
разобраться в проблеме принципиальных [42] недостатков и достоинств Человека
с большой буквы и Машины с большой буквы, постольку, в отличие от обычных басен,
где мораль прекрасно умещается в одну строчку, в один афоризм, мораль окажется
здесь – увы – гораздо длиннее текста самой басни. Соблюсти законы жанра тут не
удастся. [43]