Глава I. Исторические условия появления труда
Маркса «К критике политической экономии»
Исторические итоги 1848 года оказались чрезвычайно своеобразными. На первый взгляд революция не сделала ровно ничего. Решительная победа контрреволюции, вернувшая все к исходному пункту, казалось, сделала тот порядок, на который покушалась революция, еще прочнее. На политической поверхности воцарилось спокойствие.
И тем не менее самое поражение революции сыграло в развитии борьбы классов громадную революционизирующую роль.
Давление общественных потребностей, вызвавших взрыв 1848‑1849 годов, не исчезло. Каждый из классов, потерпевших в революции неудачу, по-прежнему имел все основания быть не удовлетворенным существующим порядком вещей. Буржуазия, мелкая буржуазия, пролетариат, оказавшиеся вынужденными развязать ожесточенную борьбу между собой, прежде чем им удалось опрокинуть своего общего смертельного врага, были силой событий приведены к сознанию, вернее к необходимости четкого осознания реальной взаимной противоположности своих целей, своих интересов в революции и средств достижения этих целей.
Для той расплывчато-мечтательной идеологии, под лозунгами которой объединились в начале революции все антифеодальные силы, теперь настал конец. Воодушевление идеями «свободы, равенства и братства» сменилось настороженным и трезвым взаимным недоверием. Буржуазия теперь хорошо усматривала своего смертельного врага не только и не столько в силах «реакции», сколько в пролетариате. Пролетариат в революции воочию убедился, что огонь пушек буржуазной республики преграждает ему путь к «свободе, равенству и братству», к осуществлению «права на труд» ничуть не менее упорно, чем артиллерия Луи-Филиппа.
Вконец потерявшая голову мелкая буржуазия тоже видела кругом теперь только врагов, врагов своей мелкой «собственности» – и в пролетариате и в буржуазии.
Огонь революции четко разделил все элементы общества. И эта дифференцировка классового самосознания была главным и плодотворнейшим итогом 48 года. Каждый класс получил возможность трезво взглянуть на себя и своих врагов – в недалеком прошлом мнимых друзей, оценить силу и слабости – и свои и чужие. Для каждого из классов революция оказалась жестоким критерием истинности тех лозунгов, в форме которых каждый из классов выражал свои жизненные требования к обществу, и действенной силы тех средств, которыми он старался эти требования обеспечить.
Буржуазия, наученная опытом революции, резко изменила тактику. Поняв, что политическую надстройку гораздо безопаснее и вернее можно превратить в орган своего классового господства не силой оружия, а силой денежного мешка, она обратила все усилия на развитие промышленности, торговли, «богатства».
Рабочее движение во всех странах Европы переживало временный упадок. Лучшие, наиболее активные и сознательные элементы пролетариата пострадали при подавлении революции, естественно, больше всех. Правительства реакции жестоко преследовали «агитаторов», «социалистическая» литература всеми средствами изымалась из обращения – вплоть до того, что скупалась у букинистов и отправлялась на костры. Делалось все возможное для того, чтобы вытравить из сознания масс даже воспоминания о «социалистических идеях».
Промышленность, вновь вступившая в пору бурного расцвета, жадно поглощала всю деятельную энергию пролетариата, без остатка высасывала все его физические и интеллектуальные силы. Буржуазия, естественно, изображала дело таким образом, что именно она благодетельствует рабочие массы, предоставляет им условия, обеспечивающие то самое «право на труд», за которое они шли в бой 1848-49 года.
На этой почве не могло не возникнуть и не распространиться известное равнодушие уставших и обескровленных масс к политическим вопросам. Интерес к идеям широкого социального преобразования, к идеям социализма, в широких массах пролетариата, казалось, исчез.
О «социализме» вспоминали тем реже, чем пышнее разворачивалось послереволюционное «процветание». «Социализм», вернее та пестрая мешанина абстрактно-гуманистических идей с неясно осознанными реальными потребностями революционной борьбы, которая широко распространялась в предреволюционные годы под этим названием, казался теперь лишь благородной, но нежизнеспособной фантазией.
Настроениям отсталых слоев пролетариата постепенно стали поддаваться и те лидеры рабочего движения, которые в годы революции выступали решительно, революционно; одни – люди типа Виллиха и Шаппера ударились в авантюризм; другие – и эта тенденция особенно явственно выступила в английском рабочем движении – становились на путь соглашательства с буржуазией, стали направлять деятельность сохранившихся рабочих организаций на обеспечение экономических «прав» пролетариата в рамках капитализма. Именно в 50‑е годы и рождается тред-юнионизм в рабочем движении.
Чартистские лидеры, никогда не обладавшие четким и строгим научным пониманием исторических перспектив пролетарской борьбы, все более сползают на позиции либерализма в рабочем движении.
Колеблются и в конце концов фактически порывают с Марксом даже такие люди английского чартизма, как Гарни, Джонс, – люди, на которых Маркс и Энгельс возлагали большие надежды.
Промышленный подъем все более отделяет перспективу новой революции. Узкопрактически мыслящие вожди рабочих организаций поэтому постепенно вовсе теряют эту перспективу из виду, направляя всю деятельность на путь борьбы за частичные уступки. Отдельные успехи, достигнутые на этом пути, еще больше укрепляют тред-юнионистские настроения.
Рабочее движение переживало один из самых трудных периодов своей истории, с каждым годом «процветания» все более утрачивая свою социалистическую окраску.
Недальновидным теоретикам буржуазии это явление, естественно, представлялось концом «социализма» вообще.
«Говорить о нем, – написал в статье «Социализм» редактор выпущенного в 1852 году «Словаря политической экономии» Рейбо, – почти что пора произносить надгробную речь. Силы исчерпаны, вдохновение истощилось. Если дух заблуждения вновь еще одержит верх, то это будет в иной форме и с иными иллюзиями» 1.
На поверхности, на первый взгляд, дело обстояло действительно именно таким образом. Идея «социализма» исчезла с политической поверхности.
Сохранившиеся рабочие клубы и организации ограничивают свою деятельность чисто экономической борьбой за мелкие подачки, за частичные уступки.
Единственная форма «социализма», которая находит отклик в рабочих массах, – это та, которая принципиально отрицает политическую борьбу. Это – прудонизм, спекулирующий на настроениях, создавшихся в массах после революции. Отражая эти настроения, прудонизм провозглашает, что политические преобразования не дают пролетарию ровно ничего, что жизненные интересы пролетариата могут быть обеспечены лишь в сфере непосредственно экономических отношений, без разрушения существующего экономического строя путем революций.
Но то, что казалось буржуазии концом «социализма», было на деле лишь внешним проявлением совсем иного процесса. Умирали, не выдержав революционно-практической проверки, лишь «шумные, крикливые, пестрые формы домарксовского социализма» (Ленин). Пролетарское самосознание очищалось от иллюзий искало новых форм своего выражения, соответствующих действительному положению вещей.
Июньская бойня, когда объединившиеся силы всех фракций буржуазии при благожелательном нейтралитете погруженного в идиотизм деревенской жизни крестьянства, единодушно встретили идею социалистического преобразования общества в штыки, как только она выступила из области абстрактно-гуманистических фраз в жизнь, в виде классовых требований пролетариата, практически доказала ту истину, что «социализм» по своему теоретическому содержанию не может быть не чем иным, как научным выражением этих требований и постольку – объективных условий, неизбежно их порождающих, научным выражением целей и средств революционной борьбы пролетариата.
Перед Марксом и Энгельсом, как перед единственными в то время теоретиками социализма, стоявшими во главе науки своего времени, как перед единственными лидерами рабочего движения, обладавшими пониманием исторических перспектив борьбы, вставала грандиозная задача – создать прочный теоретический фундамент для самостоятельной классовой пролетарской партии, партии, способной воспитывать в рабочих массах и их практических вождях строгое сознание классовой противоположности интересов пролетариата и буржуазии.
Как всегда в эпоху реакции, на первый план выдвигается задача теоретического осмысления уроков поражения, задача развития теоретических основ борьбы, научного понимания ее условий и перспектив.
Идейный разброд, а затем и развал в рядах «Союза коммунистов» показывали Марксу и Энгельсу, что усвоение его членами идей «Коммунистического манифеста» было неглубоким, поверхностным, не основывалось на понимании того, что идеи «Комманифеста», политические требования и программа, в нем изложенная, есть по существу своему результат научного понимания экономических антагонизмов капиталистической формации, а не одна из многих уже отвергнутых жизнью панацей.
Необходимость дать читателю развернутое систематическое изложение учения, на котором можно было бы воспитывать в пролетариате и его лидерах правильное научное понимание перспектив борьбы, ее целей, условий и средств, необходимость развить теорию научного социализма с самых азов – с понимания экономической основы всех антагонизмов буржуазного общества, с понимания экономических основ неизбежности социалистического переворота, и была основным стимулом, заставившим Маркса обратиться в 1849-1850 годах к систематической разработке экономической теории.
Разработка экономического учения марксизма, как одной из основных «составных частей марксизма», как научного обоснования политической программы научного коммунизма, самым естественным образом выдвигалась на первый план.
Необходимость этого диктовалась и задачей создания прочного теоретического фундамента партии пролетариата, задачей воспитания кадров, людей, которые могли бы возглавить пролетариат в грядущей революции и уверенно вести его в бой за научно обоснованные цели, и задачей борьбы со всеми разновидностями мелкобуржуазного социализма, и задачей выяснения исторических перспектив развития капитализма, его антагонизмов, как объективной основы политического переворота.
Необходимость эта выступала тем острее, что тот путь к научному пониманию действительности, который был подытожен в «Коммунистическом манифесте», путь, пролегавший через исследование экономических отношений капитализма, нигде в изданных к тому времени работах Марксом и Энгельсом освещен не был.
Об этом Маркс говорил в 1849 году в своем кратком предисловии к изданию лекций «Наемный труд и капитал».
«Нас упрекали с разных сторон, – начинает он это предисловие, – что мы не дали анализа экономических отношений, которые образуют основу классовой и национальной борьбы» 2.
Маркс не отводит этих упреков, отмечая, что он, действительно, касался в систематической форме этих отношений лишь тогда, когда они «непосредственно выпячивались в политических столкновениях». Маркс объясняет это тем, что, в первую очередь, ему приходилось следить за политическими формами классовой борьбы.
«Теперь, когда наши читатели видели, как развивалась в колоссальных политических формах классовая борьба 1848 года, будет вполне своевременно рассмотреть поближе те экономические отношения, на которых основано как существование буржуазии и ее классовое господство, так и рабство рабочих» 3, –формулирует Маркс задачу и предмет своей экономической теории.
Это, конечно, никак не означает, что марксизм до революции не имел вовсе «экономического обоснования» своей программы, а имел какое-то иное – «философское» или «общеисторическое».
Если Ленин указывает, что «неизбежность превращения капиталистического общества в социалистическое Маркс выводит всецело и исключительно из экономического закона движения современного общества» 4, то это относится и к тому периоду развития теории, который предшествует «Коммунистическому манифесту» 1844-47 годам.
«Социализм» именно тогда и становится «научным», когда его необходимость понимается как результат развертывания экономических противоречий капитализма. А именно это понимание и достигается впервые – правда, в чрезвычайно общей форме – в 1844 году, в ходе исследования политической экономии, которое Маркс, по его собственному указанию, провел в Париже и Брюсселе, в ходе исследования, следы которого представляют собою «философско-экономические манускрипты», «выписки из экономистов» и «Замечания» к ним 5.
«Экономическое обоснование» неизбежности социализма и пролетарской революции, имевшиеся ко времени создания «Комманифеста», т.е. к 1847 году, так и оставалось в архивах, в неоконченных и необработанных для печати рукописях, в виде фрагментов, в виде полемических возражений противоположным концепциям и т.д., а если и было изложено, то лишь в самых общих контурах, и в соответствующей абстрактно-философской форме выражения, крайне затруднявшей правильное понимание.
Отсюда – и видимость дедуктивно-философского «обоснования» коммунизма в эти годы, в период, включающий «Святое семейство». И хотя в этих абстрактно-философских формах мысль Маркса схватывает, отражает экономическую действительность капитализма, ее антагонизмы, этот несоответствующий способ выражения идей отражает незрелость самой теории.
Уже поэтому задача систематического развертывания, изложения «для других», для печати, экономической теории, вставшая во всей остроте перед Марксом к 1849-1850 годам, и не могла быть решена путем простого редактирования тех работ, в которых им самим для себя было добыто научное понимание неизбежности коммунизма, как последнего результата развития экономических противоречий капитализма.
Уже это обязывало Маркса к новой систематической обработке всех проблем, связанных с экономической основой существования основных классов буржуазного общества и их борьбы, ведущей в перспективе к революционному преобразованию всей системы общественно-производственных отношений.
К этой работе Маркс приступил в Лондоне, в 1850 году. В 1849‑50 годах «экономическое обоснование» коммунистической программы представлялось Марксу, насколько можно судить по письмам того времени, уже в основных своих чертах разработанным, чем только и можно объяснить тот факт, что Маркс предполагал «расправиться с Экономией» в такие короткие сроки, как «недели». (См. переписку с Энгельсом по этому поводу, т. XXII).
Работа над «Экономией» представляется ему в это время как работа, состоящая по преимуществу в подытоживании, в уточнении и систематическом изложении для печати тех выводов, которые он сделал еще до революции.
Лишь углубленная работа над экономическими вопросами, к которой он приступил вновь, после перерыва, вызванного революцией, показала, что понимание экономических отношений капитализма, разработанное в 1844-47 годах, нуждается не в частных исправлениях, не в детальных уточнениях, а в новой разработке всех проблем, начиная с самых основ.
Работа над «Экономией», начатая Марксом в Лондоне, в 1850 году, совпала, вместе с тем, с появлением в развитии экономических отношений капитализма таких новых моментов, явлений, тенденций, которые явственно обнаруживали, что то «экономическое обоснование» неизбежности революционно-социалистического переворота, которое было разработано в 1844‑47 годах, верно лишь в самых общих контурах, в самом общем виде, но в весьма существенных подробностях, частностях оказывается абстрактным, приблизительным, неточным, и иногда даже прямо неверным, и не может служить прочной теоретической основой для строго выверенного теоретического предвидения перспектив борьбы.
Вся теоретическая работа Маркса в пятидесятые годы, завершившаяся изданием первого выпуска «К критике политической экономии», связана с анализом кризисов перепроизводства, как наиболее сложной и острой формы проявления внутренних противоречий товарно-капиталистической системы.
Эта проблема как раз и была наименее разработанной стороной экономической теории Маркса, а вся масса вопросов, связанных с анализом закономерностей развития кризисов, и оказалась главным стимулом, побуждавшим его к все более детальному и конкретному исследованию общей объективной основы этого явления – противоречий, заложенных уже в простой товарной форме и ближайших производных от нее категориях – деньгах, а также в развитых формах денег – в системе капиталистического кредита, банковских операций и т.д. Проблема закономерностей происхождения, развертывания и протекания экономических кризисов выявила все свое значение вовсе не как абстрактно-теоретическая проблема.
Кризис интересует Маркса прежде всего как ближайшая, непосредственная объективная экономическая основа, предпосылка взрыва в сферах политической надстройки, как ближайшая предпосылка революции. Именно отсюда идет Маркс, именно здесь начинается его работа над всесторонней разработкой теории прибавочной стоимости.
По времени это – весна 1850 года.
Энгельс так оценивает значение и смысл поворота Маркса к экономической проблематике, наступившего в это время: «... С весны 1850 года Маркс снова нашел досуг для занятия экономическими вопросами, и прежде всего принялся за экономическую историю последних десяти лет. В результате из самих фактов ему стало вполне ясно то, что до сих пор он наполовину априорно выводил из страдавшего пробелами материала: именно, что мировой торговый кризис 1847 года собственно и породил февральскую и мартовскую революции, и что промышленное процветание, мало-помалу наступившее с середины 1848 года и достигшее полного расцвета в 1849 и 50 годах, было движущей силой вновь окрепнувшей европейской реакции» 6.
Этот вывод из изучения «Экономической истории десяти лет», т.е. из непосредственного эмпирического материала развития капитализма, «из самих фактов», подтвердил те общие выводы, которые до того еще имели в значительной мере характер гипотезы, чисто теоретического продвижения, были «наполовину априорными» по выражению Энгельса; этим гипотеза была превращена в строго выверенное в фактах теоретическое положение.
Этот ход теоретического развития взглядов Маркса объясняется тем, что в первый, парижско-брюссельский период экономических исследований капиталистическая действительность, ее противоречия, анализировались им главным образом лишь постольку и в той мере, поскольку они уже получили свое теоретическое выражение внутри буржуазной науки и ее социалистической критики.
Первый период, парижско-брюссельский, 1844-47 года тем и характерен, что теория складывается здесь по преимуществу в форме критического анализа тех явлений и фактов, которые приводят сами буржуазные экономисты и их социалистические критики. Здесь Маркс обнаруживает ненаучность истолкования фактов экономистами и социалистами. Но сам Маркс остается в своих теоретических выводах и положениях в пределах тех же самых фактов, явлений, которые он находит в трудах других теоретиков. Это и является причиной того, что его собственные выводы носят здесь лишь «наполовину априорный» характер, характер научных гипотез. Ибо сами факты он здесь вынужден был еще брать из «вторых рук», вынужден был знакомиться с ними не непосредственно, а по их теоретическому изображению, в контексте определенных, притом враждебных концепций, которые обусловливали как отбор этих фактов, так и односторонность их освещения. И в этом – причина недостаточности, ограниченности того понимания процесса накопления прибавочной стоимости, которое Маркс смог разработать в Париже-Брюсселе, причина того, что это понимание оказывается объективно верным лишь в самых общих своих контурах, но в деталях, в важнейших подробностях – часто не только неточным, но и прямо неверным.
Второй, Лондонский период экономических исследований Маркса, начинающийся с весны 1850 года, и характерен прежде всего тем, что здесь Маркс основывает свои теоретические выводы на непосредственном анализе эмпирических фактов, берет эти факты уже не из вторых рук, а непосредственно во всей их объективной полноте, вникая в мельчайшие подробности и детали событий, явлений, следя за ними по ежедневной прессе, по отчетам, непосредственным свидетельствам, часто запрашивая Энгельса о самых мельчайших эмпирических деталях механизма и организации капиталистического предприятия.
Лондонский период и начинается с того, что Маркс штудирует периодическую печать за целое десятилетие, особенно внимательно изучая материалы лондонского журнала «Экономист», стараясь восстановить те моменты, детали, оттенки явлений развития экономического процесса, которые в теоретической экономии отражения не получили, как «несущественные» с точки зрения предшествующей экономии и ее критиков из среды социалистов-утопистов.
На основе этого изучения Маркс подвергает частичному пересмотру некоторые свои прежние общетеоретические положения и конкретные выводы из них.
В частности, он пересматривает свои взгляды на ближайшие экономические предпосылки политической революции и отказывается от мнения о скором наступлении «общеевропейского кризиса», указывая, что в период всеобщего промышленного подъема, «при котором производительные силы буржуазного общества развиваются настолько пышно, насколько это вообще возможно при буржуазных отношениях, о действительной революции не может быть и речи».
Здесь же Маркс впервые и формулирует свой взгляд на всеобщий экономический кризис как на ближайшую экономическую основу, предпосылку политической революции: «Новая революция возможна только вслед за новым кризисом, но наступление ее так же неизбежно, как наступление последнего», – гласит основной теоретический вывод «Третьего международного обзора», помеченного 1-м ноября 1850 года 7.
От этого вывода в его категорической форме Маркс, правда, впоследствии отказался, установив, что кризис хоть и является необходимым объективным условием политического взрыва, но не ближайшим, не исчерпывающим.
Тот вывод, что кризисы вообще неизбежны в мире товарно-капиталистических отношений производства, был сделан Марксом в качестве теоретически достоверного – а не гипотетического – вывода задолго до 1850 года. Кризис уже в 1844‑47 годах был понят Марксом как крайняя, предельно острая форма выражения, проявления того противоречия, которое неразрывно связано с наличием частной собственности на условия труда и на продукт труда, с тем фактом, что обособленные друг от друга частные собственники не знают и не могут знать заранее, в какой мере «частное» производство соответствует потребности общества в продукте их производства.
Указывая, что буржуазный экономист, в частности, потому не понимает и не поймет причины, основы кризисов и банкротств, что исходит из того предположения, «будто каждый индивид (разумеется, платежеспособный) прекрасно знает, что способствует его интересам, а следовательно (весьма основательное «следовательно»), и интересам общества» 8.
Маркс и показывает, что нелепо как раз это допущение, и это «следовательно».
Основу, причину того, что «эти мудрые индивиды разоряют и себя и других в кризисах и банкротствах», Маркс видит в отсутствии всякого заранее установленного соответствия между общественным производством и общественными потребностями.
Кризис уже здесь понимается Марксом как та неизбежная форма, способ, посредством которого это «соответствие» впервые и устанавливается, тотчас же нарушаясь вновь.
Неизбежность кризисов вообще при капитализме, понимание их сущности как необходимой формы отношения между общественным производством, сохраняющим частнособственническую форму, и общественными потребностями, как единственного способа «замкнуть круг» производство—потребление—производство – это для Маркса уже в 1844 году является совершенно бесспорным теоретическим выводом.
Этот верный, но предельно общий вывод не мог, однако, дать ничего для теоретического научного предвидения сроков наступления нового кризиса. А как раз это-то и было важно для Маркса, связывающего в это время с кризисом перспективу нового революционного подъема. Ведь в зависимости от того, скоро или не скоро можно ожидать потрясений в экономике, можно и нужно было выбирать те или иные формы, характер и направление политической, практически революционной деятельности.
И именно в этом пункте старое, разработанное до революции понимание экономических отношений капитализма показало свою недостаточность. На его основе оказалось совершенно невозможным научно строго предвидеть сроки наступления нового кризиса.
Капитализм продолжал развиваться по восходящей, и явно оказывался более живучей и гибкой экономической организацией, нежели Маркс и Энгельс представляли себе до революции.
В письмах этих лет Маркс не раз делает признание вроде следующего: «Что касается торговых дел, то я их никак в толк не возьму. То кризис как будто уже у дверей, то опять все идет в гору... Я знаю, что все это не уменьшит размеров катастрофы. Но для того, чтобы следить за ходом дел, для этого Лондон сейчас не подходит...» 9
Ровно через год Маркс снова предсказывает кризис на самое ближайшее будущее (Письмо от января 1853 г.).
«При теперешнем состоянии урожая я убежден, что кризис теперь наступит. Пока предметы массового потребления, пищевые продукты были более или менее обильны и дешевы, принимая, кроме того, во внимание Австралию и т.п., эта история (Маркс имеет в виду «процветание», наступившее после революции. – Э.И.) могла еще затягиваться. Теперь этому приходит конец...» 10
Как известно, европейский капитализм оказался в силах преодолеть кризис перепроизводства и в 1854 году сумел отсрочить его еще на три года. Правда, в 1854 году прогноз как будто начинает частично оправдываться. Но снова капиталистический мир находит какие-то каналы, по которым угрожающе скопившиеся массы товаров растекаются, рассасываются. Опять после легкой заминки (которую Маркс называет «промежуточным кризисом») наступает пора интенсивного накопления. Теоретические предсказывания явно не оправдываются реальным ходом. И Маркс все свои силы бросает на пересмотр теоретической основы предвидения экономических событий.
Теоретический интерес Маркса в эти годы явно смещается в сторону наиболее сложных сфер капиталистического организма – кредитно-финансовой системы, банковского дела, международных экономических связей и т.д.
И это не случайно. Капитализм в 50‑е годы обнаруживал новые черты, развивая все новые и новые сложные формы экономических отношений, создавая новые каналы для временного рассасывания товарных масс.
Более гибким становится и сам механизм непосредственного выжимания прибавочной стоимости. Все большее распространение получили такие формы оплаты наемного труда, которые все больше маскируют природу заработной платы вообще – поштучная, сдельно-прогрессивная, система оплаты по скользящей шкале и т.д. и т.п.
Увеличение нормы прибавочной стоимости теперь происходит в гораздо большей мере за счет повышения производительности труда, нежели за счет удлинения рабочего дня, которое на предшествующих стадиях развития было основным методом высасывания прибавочной стоимости, что еще более осложняет понимание отношений в самом фундаменте всей системы, а также делает еще более насущной задачу научного объяснения пролетариату сущности капиталистической эксплуатации, тех форм, в которых происходит присвоение неоплаченного труда рабочего капиталом.
В свете этих фактов становилось ясным, что механизм непосредственного присвоения прибавочной стоимости также в предшествующий период Марксом в деталях раскрыт не был.
В ходе исследования закономерностей развертывания и протекания экономических кризисов перед Марксом вновь во всей остроте встает проблема сущности и роли денег в процессе циркулирования товарных масс внутри системы капиталистического производства. Важность этой проблемы выступает непосредственно в анализе тех сложных производственных форм, отношений, которые приобретают «деньги» в системе высокоразвитого капитализма – кредитных операций, банковских расчетов и т.п. именно в этих сферах во время кризисов с особенной остротой выявляется внутреннее противоречие денег, этой «простой» экономической формы, – тот факт, что «деньги, с одной стороны, такой же товар, как и все прочие, а с другой – не такие же товары, как все другие», и что именно в этом отличии от остальных товаров они и выявляют в кризисе свою непонятную природу.
Именно та роль, которую в 50‑х годах начинают играть сложные капиталистические формы безналичных расчетов, и именно тот факт, что в сферах кредитно-финансовой системы раньше всего обнаруживаются симптомы назревающего или уже начавшегося общего кризиса, и создает для поверхностного взгляда целый ряд иллюзий.
В частности, тот факт, что кризис обнаруживает себя прежде всего в нарушениях и возмущениях в сферах кредитно-финансовых операций, создает для ненаучного понимания иллюзию того сорта, что денежный кризис есть причина кризиса торгового, а затем и промышленного.
Эту иллюзию относительно подлинных причин кризиса перепроизводства Маркс уже в том же «Третьем международном обзоре» разоблачил на материале «истории последних десяти лет». То, что на первый взгляд выступает как «причина», есть на самом деле, как показал Маркс, всего-навсего следствие, проявление как раз обратного процесса, хотя по времени денежный кризис и разворачивается раньше.
Необходимость проанализировать и разоблачить эту видимость, связанную с полным непониманием истинной природы «денег», роли золота и серебра в процессе капиталистического воспроизводства, была тем острее, что именно эти иллюзии лежали в основе многочисленных панацей псевдосоциалистического толка. Характернейшим образцом таких теорий являлась прудонистская. Теоретики подобного сорта мечтали избавиться от бедствия капиталистического мира путем реорганизации денежного обращения, путем реформ банковского дела, в неразумности организации которого и буржуазные и социалистические реформаторы одинаково усматривали «причину» всех остальных катастрофических явлений.
Проблема «денег» также была разработана до 1848 года лишь в самых общих контурах, что не давало Марксу возможности окончательно расправиться с иллюзиями о роли денежного обращения в ходе развертывания кризиса.
На основе этого понимания оказывалось невозможным, кроме того, строго установить действительно безошибочные признаки, симптомы кризиса перепроизводства, обнаруживающиеся на поверхности процесса – в сфере учетно-кредитных операций, на материалах банковских бюллетеней и т.п., невозможным различить их от тех симптомов, которые указывают лишь на возможность потрясения, но не могут служить критерием для определения сроков его наступления.
Например, в 1850 году Маркс предсказывает кризис на 1852 год на том основании, что дисконт английского банка уже более 2‑х лет (1848‑50) не может подняться выше 2%.
Правда, Маркс здесь оговаривается, что вторым необходимым условием верности его прогноза должен быть такой темп роста производства, который был бы не ниже, чем в 1843‑47 годах.
Предсказание, однако, не оправдалось, несмотря на то, что второе условие, оговоренное Марксом – рост производства, – было налицо. В Англии и Германии рост производства был не только не менее интенсивным, но и превосходил по своим темпам дореволюционный.
Ход событий обнаруживал, что такие признаки, которые в предыдущих циклах смело могли быть рассмотрены как непосредственные симптомы перепроизводства, в той новой фазе, в которую вступил после 1848 года капитализм, развивший новые способы временного рассасывания перепроизведенных товарных масс, указывали лишь на то, что старые противоречия не исчезли, что они продолжают действовать в глубине процесса.
Подобные факты и показывали Марксу недостаточность понимания, которое в предыдущих циклах оправдывало себя, вернее, не обнаруживало еще своей недостаточности. Здесь же оно выступило явно и заставило Маркса бросить всю силу своего гениального теоретического ума на выяснение всех деталей механизма обнаружения элементарных противоречий товарно-капиталистической системы в самых сложных, открытых непосредственному наблюдению сферах этой системы.
Развитие капитализма в 50‑е годы с еще большей силой показывало универсальный, всеобщий характер капиталистической системы производства. На поверхности это обнаруживалось в колоссально возросшей роли мирового рынка, его влияния на экономические процессы, происходящие в отдельных странах, в частности и на процессы развития кризисных явлений.
Это влияние также выявило всю свою важность в качестве фактора, затормаживающего развитие всеобщего кризиса; Энгельс обращает внимание Маркса на последствия открытия новых рынков, указывая на них, как на явления «непредвиденные в манифесте» 11, явления создания новых рынков «из ничего», т.е. колоссального роста поглощающей способности внутренних рынков, вследствие расширения мирового рынка.
В тесной связи с проблемой расширения рынка стоял и процесс подчинения и капиталистического преобразования сельского хозяйства. Эта проблема также не могла быть решена без пересмотра той теории ренты, которой Маркс придерживался до революции, теории, так же как и понимание денег, еще сохранявшей существенные следы рикардианского взгляда на природу ренты.
Все эти вопросы – о закономерностях денежного обращения, кредитно-финансовой системы, вопрос о ренте как специфически капиталистической форме развития производственных отношений в деревне и другие проблемы, над которыми работает Маркс в 50‑е годы, встали перед ним вовсе не на почве имманентно-логической критики старых теорий.
Неправильность того понимания денег и ренты, которого Маркс придерживался до революции, обнаруживалась им вовсе не в форме раскрытия логической несостоятельности этого понимания, а в форме невозможности «вывести», предвидеть, исходя из него, новые развившиеся полностью лишь к этому времени тенденции и явления капиталистической экономики.
Все это показывало Марксу, что в самой основе вещей недостаточно строго и полно прослежены и выяснены заключенные в ней возможности, раскрывающиеся с ходом развертывания капиталистических противоречий. Именно поэтому Маркс в 50‑х годах все чаще и чаще возвращается от исследования конкретных, развитых, сложных отношений капитализма к самой «основе вещей», вынужден вновь и вновь «опускаться в основание» всех товарно-капиталистических отношений – простое товарное отношение; предметом анализа становится стоимость и специфическая форма труда, создающего продукт как стоимость, как товар.
Именно на этом пути Маркс и приходит к своим важнейшим теоретическим различениям, к категориям, в которых была разработана и изложена теория прибавочной стоимости, которая и составила экономическое обоснование всей системы марксизма.
Но основной интерес Маркса в начале работы сосредоточивается на проблемах денег и денежного обращения, а позже – ренты. Этот преобладающий интерес достаточно отражается уже списком тех теоретических трудов, которые Маркс конспектирует.
Сентябрь-декабрь 1850 года: «Трактат о банках» Джильберта. «История денег» Сениора. «Заметки» Блека.
Январь 1851 года: «Драгоценные металлы» Джекоба. «Деньги» Бейли. «Кредитная система» Бэли. В феврале – «Лекции о деньгах» Брэя.
В марте вновь – «Металлические деньги» Бозанкета, «Принципы денежного обращения» Тука, «Закон об уставе банка 1844 года» Торенса, «Высокая цена золотых слитков» Д. Рикардо и т.д. и т.п. (Записные тетради 1850-51 года) 12.
Преобладание интереса к проблеме денег, кредита, банкового дела совершенно отчетливое.
Впервые Маркс подводит итоги своей критики рикардианской теории денег и денежного обращения, которую он сам до сих пор в общем и целом принимал, в известном письме к Энгельсу от 3-го февраля 1851 г.
В письме, кроме того, хорошо просвечивает тот факт, что к анализу проблемы денег и денежного обращения Маркс приходит от проблемы закономерностей развертывания общего кризиса в денежной сфере.
Известно, что рикардианская концепция относительно сущности денег являлась теоретической основой большинства тех конкретных законодательных мероприятий в области банковского регулирования денежного обращения, которыми теоретики и практики буржуазии стремились устранить опасность денежного кризиса.
Исследование тех последствий, к которым привело это, основанное на рикардианском представлении о деньгах законодательное вмешательство в ход кризиса 1847 года непосредственно подводило и к пересмотру самих основ рикардовского понимания проблемы.
Крах попыток Лондонского банка воспрепятствовать развитию кризиса с помощью банковских актов Р. Пиля, мер, разработанных на основе теоретического понимания денег Давидом Рикардо, на практике обнаруживал ложность этого теоретического понимания.
Основной теоретический порок теории Рикардо состоял в том, что она сводила все специфические особенности развитого капитализмом денежного обращения к законам простого металлического обращения, а это последнее объясняло из противоречия между рыночной ценой драгоценного металла и его «трудовой», «реальной» стоимостью.
Отсюда и вытекало то представление, что банк может воспрепятствовать «естественному» падению товарных цен, – т.е. наступлению кризисного состояния торговли, – увеличивая массу обращающихся банкнот, расширением кредита, чем якобы рассасывается затоваривание, происходящее от того, что при понижающихся ценах все хотят продавать, но никто не хочет покупать...
Выпуск же бумаг в соответствии с тем количеством золота, которое притекло в страну и вызвало соответствующее всеобщее понижение «товарных цен», ведет, согласно этому представлению, к понижению «цены денег», а следовательно, к всеобщему подъему товарных цен. Цены лезут вверх, все хотят не только продавать, но и покупать в расчете на то, что впоследствии удастся продать еще дороже, товарное обращение стимулируется, и одновременно обеспечивается деньгами как средством обращения товарных масс...
«Противоречие» между «рыночной» ценой золота и денег и его «реальной ценой» – а следовательно, и «товарными ценами», – оказывается-де устраненным, и обращение товаров происходит беспрепятственно...
На деле эти мероприятия, конечно, привели только к временному оживлению, и привели к тому, что кризис наступил, если и чуть позже, но зато соответственно и острее.
Это понимание со стороны самых его основ Маркс и подвергает анализу в вышеупомянутом письме.
Маркс указывает, что если уж пытаться дать практические рецепты банку насчет принципов его деятельности в ходе назревающего кризиса, то нужно бы советовать нечто прямо противоположное, т.е. «увеличивать учетные операции, когда наличный металлический запас сокращается, и предоставить их естественному ходу вещей, когда bullion возрастает» 13.
Маркс исходит из того, что банк принципиально бессилен воздействовать на процессы, происходящие в сферах, ему не подвластных, – в сфере производства, в первую очередь.
Советуя банку расширять учетные операции при уплывании золота из страны, т.е. при всеобщем повышении «товарных цен», Маркс советует, иными словами, не препятствовать, а напротив, помогать взвинчиванию цен путем обесценения денег. Ибо попытки снизить товарные цены за счет повышения процента (т.е. «рыночной цены денег») не могу привести ни к чему иному, как к еще большим масштабам затоваривания в грядущем. Ведь, способствуя искусственному развертыванию торговали, а вслед за ней – и через нее – и промышленности, банк, таким образом, своей финансовой политикой маскирует от производителей тот факт, что производство уже превышает способность рынка поглотить продукт, факт, обнаруживающий себя для производителей через всеобщие колебания товарных цен. Маркс советует банку не пытаться «исправить» этот факт, а наоборот, помочь ему выявиться как можно скорее и как можно явственнее. Это – единственное, что вообще способен сделать банк, пока производство остается капиталистическим.
К тому же самому сводится и другой совет Маркса – не вмешиваться в процесс всеобщего обесценения товаров, т.е. в уже начавшийся кризис, ибо ни к чему хорошему это не приведет, а только несколько оттянет катастрофу, чем сделает ее еще более страшной...
Разумеется, для банка – и для буржуазного теоретика – принять этот совет – значит признать принципиальную невозможность регулирования стихии товарно-капиталистического производства посредством каких-либо мероприятий кредитно-финансовой политики.
Это понимание возможно только на основе взгляда на капитализм как на систему, с которой кризисные катаклизмы связаны неразрывно в силу частнособственнического характера присвоения произведенного продукта.
В этом же письме Маркс уже подвергает сомнению и самую основу анализируемого им понимания денег и денежного обращения, указывая, что «и при чисто металлическом обращении количество металлических денег, его увеличение и сокращение, не связано с отливом или притоком благородных металлов, с благоприятным вексельным курсом» 14.
Здесь Маркс подходит к выяснению механизма проявления факта перепроизводства в кредитно-финансовой сфере отношений, к выяснению специфической сущности кредита как весьма сложной, высокоразвитой формы «денег», а также к выводу о необходимости строжайшего различения между отдельными функциями денег, в частности – тех их функций, свойств, которые они проявляют в качестве средства обращения – от тех, которые им свойственны как средствам платежа, простых «функций», свойственных деньгам как таковым, их простой форме, не содержащей в себе еще ничего специфически капиталистического – от таких их свойств, которые развиваются в процессе обращения уже не товаров, а капиталов и т.д.
На протяжении всего исследования проблемы денег, ренты и других развитых категорий капитализма Маркс, как мы уже отмечали, вновь и вновь возвращается к анализу основы основ всей системы товарно-капиталистических отношений – к анализу простой стоимостной формы.
В том же 1851 году, параллельно с анализом сложных явлений, он вновь критически пересматривает «Принципы» Рикардо, делая из них пространные выписки и сопровождая их своими собственными замечаниями, показывающими, в каком направлении движется в это время его мысль.
Основной целью исследования проблемы «стоимости», как показывают эти выписки и замечания, находящиеся в тетради № 8 1851 года, все время остается выяснение в самой основе вещей тех абстрактных возможностей, которые выявляются на поверхности процесса в форме кризисов перепроизводства.
Основное противоречие капиталистического производства, которое до сих пор определялось им в самой общей форме – как противоречие между общественным характером производительных сил и частнособственнической формой производственных отношений, здесь формулируется Марксом уже более конкретным образом, вскрывается в категориях, выражающих специфичность капиталистической формы этого противоречия.
Маркс исходит здесь из понимания объективной цели буржуазного производства, которая состоит в увеличении стоимости в производстве и накоплении прибавочной стоимости, которую он здесь именует «избыточной».
В связи с этим и кризис, который ранее им понимался главным образом как крайне острая форма проявления противоречий, свойственных вообще товарному обществу, анархии частнособственнической стихии, здесь понимается им уже более конкретно – как форма проявления товарно-капиталистического производства.
Здесь уже исследование стоимости ставится в контекст анализа специфически капиталистической формы экономических отношений – стоимость вообще рассматривается им как ближайшая основа прибавочной стоимости, как субстанция этой последней.
Указав, что действительное развитие производительной силы общества при капитализме выступает не как цель и самоцель производства, но как «невольный» продукт процесса увеличения стоимости, воплощенной в «капитале», Маркс вскрывает в качестве всеобщей основы всех конкретных противоречий развитого капитализма внутреннее противоречие процесса накопления стоимости.
«Не увеличение производства товаров, а увеличение производства стоимости является целью буржуазного производства. Действительное увеличение производительной силы и (количества) товаров 15 происходит вопреки этой цели (malgre elle), и противоречие этого увеличения стоимости, которое само себя снимает в ходе своего собственного движения в форму увеличения (количества) продуктов, лежит в основе всех кризисов (liegt allen Krisen zu Grunde). Противоречие, внутри которого безвыходно вращается буржуазное производство» 16.
Здесь же Маркс вновь обращается к анализу проблемы отношения «прибыли» и «заработной платы», устанавливая вполне четко то обстоятельство, что «в той же самой мере, в какой растет производительная сила труда, необходимо падает и стоимость заработной платы» 17.
Этот закон формулируется здесь уже на основе четкого понимания того факта, что новая стоимость, прибавляемая к капиталу в процессе его производительного функционирования, стоимость, превышающую «издержки производства» – как ее тут называет Маркс, не имеет и не может иметь никакого другого источника своего происхождения, кроме неоплачиваемой части живого труда.
Это – уже ближайшие подходы к пониманию закона прибавочной стоимости как основного закона капитализма.
«Излишек стоимости (Surplus) не заключен в этом обмене [Маркс анализировал перед этим обмен между капиталистами], хотя и реализуется впервые только в нем. Он заключен в том факте, что из продукта, который воплощает в себе 20 рабочих дней, рабочий получает лишь 10 и т.д. рабочих дней» 18.
Здесь по существу уже имеется понимание важности различия между «необходимым» и «прибавочным» трудом, хотя для того, чтобы выразить это различие, Маркс прибегает еще к старой терминологии, определяя «заработную плату» как «стоимость необходимых средств существования рабочего в качестве рабочего», как «естественную цену труда» (price natural), т.е. пользуется еще рикардианской терминологией, не позволяющей достаточно четко выразить суть дела.
Маркс отмечает в связи с этим тенденцию понижения этой «естественной цены труда», рассматривая ее как неизбежное последствие повышения производительности труда в отраслях производства, производящих предметы потребления рабочего.
А это прямо приводит его опять к проблеме ренты, как категории, выражающей собой основное отношение в той самой отрасли капиталистического производства, которая производит основной предмет потребления рабочего – хлеб.
Здесь Маркс подвергает детальному критическому пересмотру самые основы рикардианской теории ренты, которая, как известно, базировалась на законе «убывающего плодородия». Логически неизбежным выводом из этой теории оказывалось представление о том, что и «цена хлеба», и обусловленная ею «заработная плата», должны расти, понижая тем самым «прибыль», а одновременно и реальную покупательную способность рабочего, вынужденного тратить все большую долю заработной платы на хлеб.
Интерес Маркса к этой проблеме вырастал отнюдь не из чисто теоретической задачи. В 50‑е годы вопрос о соотношении «прибыли, заработной платы и ренты» был весьма актуальным и острым политическим вопросом, в котором скрещивались интересы трех основных классов капиталистического общества – пролетариев, буржуа и землевладельцев.
Но проблема эта занимает Маркса с еще одной очень важной и теоретически глубокой стороны, с той стороны, что в ней речь идет также о тех законах развития сельскохозяйственного производства, действие которых выходит далеко за пределы собственно капиталистического производства, – в частности о законе соотношения между «плодородием почвы» и количеством и качеством вложенного в нее труда, о законе, с действием которого вынуждено будет считаться общество и после ликвидации капиталистической формы отношений между городом и деревней.
Вопрос ставится также и в плоскость выяснения тех объективных условий, которые сохраняются и после установления диктатуры пролетариата, тех объективных предпосылок, с которых должен будет начать свое развитие социализм, предпосылок, вызревающих внутри капиталистической формы общественных отношений.
Эта задача впоследствии будет четко поставлена и решена Марксом как задача всестороннего выяснения объективных экономических предпосылок социализма, как задача научного обоснования экономической политики диктатуры пролетариата.
О важности этой стороны дела Маркс писал уже в письме к Энгельсу от 14 августа 1861 года, указывая, что изучение вопроса привело его к тому выводу, «что реформа агрикультуры и основанного на ней собственнического свинства должна стать альфой и омегой будущего переворота. Иначе – окажется прав папаша Мальтус...» 19
В 50‑е годы выявила все свое значение одна из важнейших тенденций капитализма, до сих пор на первый план еще не выступившая – особая форма концентрации капитала – форма акционерных обществ, создающихся под контролем финансового капитала.
В 1855-56 годах Маркс пристально изучает эту новую форму и оценивает по достоинству ее значение.
«...Применение формы акционерных компаний в промышленности открывает новую эпоху экономической жизни современных народов» 20. Развитие капитализма в 50‑е годы внесло новые моменты и в отношения капитала и труда.
Борьба английских рабочих за законодательное ограничение рабочего дня, увенчавшаяся частичной победой, программы экономической борьбы, разработанные тред-юнионистскими вождями, все более и более уводившие рабочее движение на путь борьбы за удовлетворение жизненных требований пролетариата в рамках капитализма, успех этих оппортунистических программ в массах английского пролетариата, «социалистические» панамы Бонапарта, совпадавшие по своей экономической сути с панацеями Луи Блана и Прудона, и увлекавшие часть французских рабочих, шульце-деличевский «социализм» в Германии и т.п. явления в ходе развития рабочего движения требовали более четкого раскрытия механизма капиталистической эксплуатации, нежели то, которое имелось до сих пор в экономической литературе марксизма.
Уже сами эти проблемы развития рабочего движения наталкивали Маркса на необходимость детально разоблачить экономическую анатомию новых явлений, являвшихся основой либеральных иллюзий в рабочем движении. Например, с помощью старого различения капитала на «основной и оборотный» уже нельзя было полностью раскрыть сущность такого явления, как интенсивный рост прибылей при условии достигнутого в Англии законодательного ограничения рабочего дня.
Здесь в качестве основной формы присвоения неоплаченного труда выступала уже относительная прибавочная стоимость, т.е. прибавочная стоимость, возрастающая за счет повышения производительности труда, за счет колоссальных вложений в постоянную часть капитала. Вместе с тем Маркс до этого времени еще не устанавливал своего решающего различения между «постоянным» и «переменным» капиталом, не выяснил еще строго того факта, что лишь «переменный капитал» является источником прибавочной стоимости.
Изменения в органическом составе капитала Марксом ухватываются здесь еще в старых понятиях, не позволяющих ясно раскрыть сущность процесса. Так, например, процесс изменений в органическом составе капитала им определяется как процесс «увязывания основного капитала» 21.
А это оставляет неосвещенной как раз наиболее существенную сторону и последствие процесса – отношение живого и мертвого труда...
Развитие капитализма в 50‑е годы, завершившее цикл кризисом 1857 года, продемонстрировавшее перед глазами Маркса весь ход экономического цикла развития капитализма, и явилось подлинной объективной основой развития экономической теории Марксом в 1857‑59 годах.
Цикл 1848-1857 годов, во-первых, подтвердил все основные экономические идеи Маркса, развитые им еще до революции, и подытоженные в «Комманифесте» и «Лекциях о наемном труде и капитале» – вывод о неразрешимости классового антагонизма пролетариата и буржуазии при сохранении частнособственнической основы производственных отношений, о неизбежности революционного обобществления средств производства пролетариатом, как единственного способа спасти производительные силы человечества, развитые внутри капитализма, от гибели и разрушения в кризисных катастрофах, о неизбежности возрастания размеров катастроф в каждом новом цикле, которая с каждым разом все острее ставит вопрос о частной собственности как вопрос жизни или смерти для всего общества, и в первую голову непосредственно для класса наемных рабочих.
Вместе с тем экономический цикл 1848-57 годов обнаружил для Маркса недостаточную конкретность решения целого ряда вопросов политической экономии, разработанного в 40‑е годы, но одновременно предоставил ему богатейший материал для разработки и конкретизации экономического обоснования неизбежности гибели капитализма в революции, для установления и разработки тех принципиально новых различений, категорий, которые выражают сущность капитализма как процесса производства и накопления прибавочной стоимости, для разработки теории прибавочной стоимости.
Всеобщий кризис 1857 года, завершивший десятилетний цикл, и явился непосредственным стимулом, побудившим Маркса непосредственно приступить к систематической разработке теории прибавочной стоимости, понимания той самой «основы вещей», которую он откладывал до этой поры со дня на день, от года к году, выжидая, пока кризис практически подтвердит его прогноз, его научно-теоретическое предвидение.
Теперь в объективной истинности марксовского понимания не могло оставаться уже никаких сомнений. В общих контурах теория была подтверждена самым категорическим и бесспорным образом. Теперь все дело оказывалось в том, чтобы разработать эту теорию во всех мельчайших деталях.
29 сентября 1857 года Маркс и открывает работу знаменитой тетрадью под грифом «М», поднимая прежде всего вопросы общего порядка – предмет, метод политической экономии как науки, и основные наиболее общие категории – «производство», «обмен», «потребление», «труд», выясняя их всеобщую взаимообусловленность как форм развития и существования производительных сил современного общества.
По своему содержанию тетрадь «М» – или «Введение к критике политической экономии» – как озаглавил ее Каутский при издании в 1903 году, – есть прежде всего краткое подытоживание, обобщение всего того пути исследования экономических вопросов, которым Маркс двигался целых тринадцать лет – начиная с «Философски-экономических рукописей» 1844 года, этой первой попытки систематической разработки экономической проблематики, первого этапа критики политической экономии.
В числе этих общих вопросов особое место и занимают вопросы собственно философские, проблемы метода научного, логического познания, заставляющие Маркса вновь возвратиться к критике предшествующей философии как науки, специально исследовавшей процесс развития научно-теоретического познавания.
Отношение науки к ее объекту, к предмету развития научного познания, диалектика развития логического процесса – вот тот круг вопросов, не имеющих отношения к политической экономии как таковой, который Маркс ставит и решает в тексте «Введения» наряду с другими общими вопросами, относящимися к предмету политической экономии, а не философии, – наряду с вопросами диалектики производства – потребления – обмена и т.д.
Тетрадь «М» или «Введение к критике политической экономии» и будет рассмотрена нами как важнейший этап в развитии марксистской философии, диалектики как логики, как теории научного познания, как исследование, дающее ответ на вопрос о том, «как развивать науку», как обращаться с наукой.
1 Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений. Москва: Свобода, 1918, с. 175.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. V, с. 417.
3 Там же.
4 Ленин В.И. Сочинения, т. 21, с. 54.
5 См. MEGA, 1-te Abt., В. III.
6 [Дано без указания источника]
7 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. VIII, с. 239.
8 MEGA, 1-te Abt., B. III, S. 511.
9 Письмо Энгельсу от 4 февраля 1852 г. /Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XXI, с. 329.
10 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XXI, с. 457.
11 Там же, с. 355.
12 Маркс К. Даты жизни и деятельности. Партиздат, 1934, с. 93, 95, 102 и т.д.
13 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XXI, с. 137.
14 Там же, с. 137.
15 Здесь в смысле «продуктов», не «товаров» в том смысле, какой этот термин имеет в «Капитале» и других зрелых экономических работах Маркса.
16 Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie. Anhang. Moscau, 1941, S. 824. «Основные черты критики политической экономии». Приложение.
17 Записные тетради 1851 года /Ibid., S. 829.
18 Ibid., S. 831.
19 Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XXI, с. 249.
20 Там же, т. XI, ч. 1, с. 33.
21 Там же.
